Богдан Сушинский - Киммерийский закат

Увлекшись этой телепередачей, Курбанов неожиданно поймал себя на мысли, что она почти не вызывает в нем никакой тоски по почившему в бозе Союзу. Возможно, потому и не вызывает, что он, майор спецназа, прекрасно знал, как близко находилась вся эта агонизирующая империя от грани, за которой в подобных ситуациях обычно разгоралась неуемная гражданская война.

Полковник отсутствовал минут двадцать. И все это время генсек-президент с нетерпением ждал его возвращения. Только теперь Русаков осознал, что, пока этот офицер рядом, он может чувствовать себя если не уверенно, то по крайней мере в относительной безопасности. Он вспомнил рассказ одного старого генерала, который на фронте, еще будучи офицером, трижды попадал со своими солдатами в окружение. Так вот, всякий раз он выживал и удачно выходил из кольца только потому, что в самые трудные минуты всегда держался рядом с полковыми разведчиками. Вместе с ними он дважды выползал из окружения через минные поля, болота и вражеские окопы; вместе с ними форсировал речушки, отрываясь от противника при отступлении; вместе дрался врукопашную, когда немцы ворвались в расположение штаба полка.

«Это особая каста, — убеждал себя и Русакова фронтовой генерал. — Рядом с ними стыдно страшиться. В самые трудные минуты я говорил себе: “Если у тебя и есть шанс прорваться, выйти, переплыть, спастись — то только с разведчиками”. Так вот, сейчас он, Верховный главнокомандующий, мысленно готовил себя к тому, что, возможно, придется создавать группу надежных, преданных офицеров и вместе с ними вырываться из резиденции. Благо его «полковой разведчик» объявился как-то сам собой. И напрасно он поначалу так набросился на Бурова со своими подозрениями.

— Нет, как оказалось, они все еще не ушли, товарищ Президент, — не ведал полковник о его терзаниях и раскаяниях. — Совещаются, просчитывают варианты, все еще на что-то надеются…

— Мне с самого начала стало понятно, что уезжать из Дороса ни с чем эта «группа товарищей» не решится, — со спокойствием обреченного проговорил Президент. — Потому и не торопятся.

Русаков, еще несколько минут назад намеревавшийся спуститься вниз, вдруг в нерешительности остановился и метнул взгляд на тонированную стеклянную стенку смотровой площадки. Чтобы убедиться в правдивости слов полковника, много времени не понадобилось.

— Теперь и сам вижу, что путчисты все еще не ушли. Причем неизвестно, каковым будет их уход на самом деле.

— Именно поэтому я и вернулся в резиденцию, — объяснил Буров, тоже, хотя и весьма несмело, подступая к тонированной стенке. — Подстраховывая вас, возьму под охрану комнату, из которой лестница ведет на эту смотровую площадку.

— Вот это правильное решение, — уже совершенно спокойным, хотя и нетвердым голосом похвалил Президент, давая понять, что о предшествующем разговоре забыто. Он почему-то оглянулся на Бурова, и полковник обратил внимание, насколько усталым и бледным выглядит его лицо. А еще эти белесые, подернутые красноватой паутиной глаза, отрешенный и обреченный взгляд которых напоминал взгляд загнанного в убойный цех мясокомбината быка. — Слишком уж наши гости суетятся.

— Если бы вы приказали арестовать их…

— Что-что?!

— Я мог бы сформировать группу офицеров, — не отреагировал полковник на предостерегающий окрик генсек-президента. — Впрочем, двоих, хорошо вооруженных, оказалось бы вполне достаточно.

— Какое еще «арестовать»?! — буквально захлебнулся Русаков порывами благородного гнева. — О чем это вы?!

— Простите, очевидно, я неверно выразился… Имел в виду — задержать.

Президент не ответил. Однако полковнику показалось, что в эти минуты он не прорабатывает сценарий задержания «группы товарищей», а попросту отмалчивается. Полковник уже знал об этой особенности генсек-президента: в нужный, иногда самый неподходящий для подчиненных, момент он вдруг просто умолкал, отстранялся, выключался из разговора, из создавшейся ситуации. Еще какое-то время собеседники пребывали в растерянности, но в конце концов так и оставшись в полном неведении относительно решения Русаков, вынуждены были откланиваться. В то время как Президент оставлял за собой право и этическую возможность истолковать потом свое молчание так, как ему угодно и выгодно.

Вот и полковник Буров, выждав несколько секунд президентского молчания, решил нарушить его.

— Разрешите идти, товарищ Президент?

— Идите, — нервно пожал плечами Русаков, как бы напоминая ретивому полковнику, что не вызывал его, а следовательно, не собирается задерживать.

И лишь когда Буров четко, по-армейски повернулся и почти неслышно начал спускаться по устланной ковром лестнице, генсек-президент вновь вспомнил: само присутствие в резиденции этого офицера, его психологическая поддержка и твердость выбора — как раз и стали теми факторами, не считаться с которыми «группа товарищей», в том числе и кагэбисты, не могли.

Буров подчинялся начальнику Главного разведуправления Генштаба, то есть он был из другой, откровенно конкурирующей с госбезопасностью, «конторы», и уже сам этот факт явно сдерживал Цеханова и Ротмистрова, да, очевидно, и самого главкома Сухопутных войск.

Как бы там ни было, а каждый из «группы товарищей» сразу же отметил про себя, что на переговорах присутствует вооруженный и прекрасно обученный офицер спецназа, который, в случае необходимости, может вступиться за генсек-президента, поднять тревогу, вызвать подкрепление…

О том, что такое в действительности это самое ГРУ, компартийный вождь узнал из повести Виктора Суворова «Аквариум» — то есть из произведения предателя родины, перебежчика, бывшего офицера армейской разведки. «О ГРУ можно говорить только в ГРУ, — уверял его этот писучий перебежчик. — Говорить можно только так, чтобы твой голос не услышали за прозрачными стенами величественного здания на Ходынке. Каждый, кто попал в ГРУ, свято придерживается закона “Аквариума”: “Все, о чем мы говорим внутри, пусть внутри и остается. Пусть ни одно наше слово не выйдет за прозрачные стены”».

Да только «слово» самого Суворова за «прозрачные стены» все-таки вышло. И Русаков прекрасно знал, сколько крови по этому поводу было выпито из руководства разведки; кто именно и как поплатился за предательство профессионального разведчика.

Русаков прочел эту повесть одним из первых в стране. Запрещенную повесть запрещенного, заочно приговоренного к смертной казни предателя и диссидента. А значит, по законам своей страны, сам он, таким образом, тоже превратился в диссидента и почти предателя.

— Прямо из Англии переправили, — похвастался генерал внешней разведки, который доставил Русакову ксерокопию верстки. — Кстати, еще только готовится к публикации.