Богдан Сушинский - Киммерийский закат

— Русаков на это не пойдет. Существует опасность, что его попросту оттеснят, отстранят от дел, а может, и… устранят.

Поняв, что размышления зашли в тупик и выводят их на повторный круг сотворения старой версии, президенты вернулись в зал, где продолжался концерт и где стол был снова накрыт.

— Я понимаю, — мрачно осмотрел этот гастрономический рай Русский Брат, — восточное гостеприимство… красивые девушки. Зажигательные танцы… Но мне пора.

— Куда пора? Зачем?! — голосом искушенного тамады вопрошал Кузгумбаев. — Стол накрыт. Люди готовились показать искусство самому Президенту России. Зачем обижать людей? — теперь уже Елагину явственно чудился кавказский акцент. — Выпьем за новый союзный договор, за содружество народов.

Прошло еще около часа. Потеряв всякое терпение, Елагин решил игнорировать законы восточного гостеприимства и решительно поднялся. Но Кузгумбаев остался сидеть.

— Что, опять что-то не так? — устало взглянул он на русского.

— Нам пора улетать, Оралхан Изгумбекович, — как можно решительнее проговорил Елагин. — Пусть подадут машины. Мы уезжаем.

— Зачем торопиться, Владимир Андреевич?

— Оралхан Изгумбекович, я уважаю ваши традиции, но…

— Здесь дело не в традициях.

— В чем же? — насторожился русский.

— Вылет отложен.

— То есть как это «отложен»?

— Еще на два часа. Что-то там в аэропорту…

— Что… в аэропорту?! — побагровел Елагин.

— Чисто технические неполадки. Еще раз проверяют самолет.

Русский поиграл желваками и оглянулся на сидевшего за соседним столиком первого помощника.

Тот пожал плечами и скорчил такую рожу, словно уселся на жаровню.

— Я тоже не все понимаю, — сурово произнес Кузгумбаев. — Но с вылетом торопиться не надо. Самое мудрое в вашей ситуации — это ждать.

— В «моем положении»?

— Точнее, в нашем с вами положении, — спокойно уточнил Казах-Ата. И снова Елагина поразило то, с каким холодным безразличием ведет себя Кузгумбаев. Он словно бы вообще потерял интерес к своему высокопоставленному гостю: уедет ли он или останется еще на какое-то время; доволен или не доволен… В этом-то он как раз и заподозрил проявление пресловутого восточного коварства.

— Задержка… как-то связана с тем, о чем мы с вами говорили?

— С имитацией переворота? Нет, конечно, — все с тем же спокойствием, да с колкой ироничностью в голосе заверил Казах-Ата. Он твердо решил, что о требовании из Москвы задержать самолет Елагина умолчит. Не желал встревать в их «московские игры».

Еще вчера Отец Казахов представал перед главами других суверенных республик, а также перед прессой, в образе решительного сторонника «сохранения Союза во что бы то ни стало», при любых обстоятельствах. Но лишь очень узкий круг доверенных лиц знал, что, везде и всюду выступая за сохранение Союза, за подписание нового договора и незыблемости рублевого пространства, он тем не менее дал указание разрабатывать — сохраняя режим суровой секретности — образцы купюр казахской валюты — тенге.

Роль убежденного, яростного приверженца Советского Союза нужна была Кузгумбаеву по нескольким причинам: во-первых, этим он отвлекал от себя подозрения Москвы, а значит, сдерживал московских политиков и силовиков; во-вторых, успокаивал огромную массу русскоязычных, буквально наводнивших его гигантский по размерам, но слишком малолюдный Казахстан, в большинстве регионов которого казахи составляли явное меньшинство.

Если уж в Прибалтике русскоязычное меньшинство без конца провоцирует нестабильность, то можно себе представить, что произойдет, если точно так же оно будет вести себя в Казахстане, где значительные территории заняты переселенцами-целинниками, а каспийско-уральский регион давно обжит воинственным казачеством. К чему торопиться и лишний раз рисковать? Словом, до поры до времени он играл со Старшим Братом в поддавки, выигрывая время, укрепляя свое положение и в Казахстане, и во всей Средней Азии; на международной арене.

Кузгумбаев твердо решил для себя, что, даже дав согласие стать премьер-министром «обновленного» Союза, оставит в Казахстане такого наместника, который твердо будет проводить политику суверенизации республики, при поддержке, ясное дело, теперь уже союзного премьер-министра. Ну а пройдет какое-то время, и он, Кузгумбаев, Отец Казахов, вернется в свои степи, чтобы продолжить создание Великого Казахстана, будущего Среднеазиатского Дракона.

Президент понимал, что полковник заслуживает того, чтобы как-то отметить его старание, просто показать ему, что он замечен. Но все же, когда Буров вновь возник перед ним, от каких-либо благодарностей по-барски отказался. Вместо этого жестковато повелел:

— Выясните: «ядерный чемоданчик»… — он остался у полковника?..

— Зырянова, — подсказал Буров. — Никак нет, товарищ Президент, не остался.

— То есть? — слегка побледнел Русаков.

— Его отобрал генерал Цеханов. И увез с собой. В Москву.

— Это т-точно? — еще больше побледнело лицо Президента.

— Абсолютно точно. Полковнику было приказано, и он отдал.

— Но ведь полковник обязан был…

Буров едва заметно усмехнулся.

— По инструкции, он обязан был никому, кроме вас, или по вашему приказу, чемоданчик не отдавать и расстаться с ним имел право только вместе с жизнью.

— И только так, — едва слышно, задеревеневшими губами проговорил Русаков.

— Однако ему приказали отдать. И он отдал.

— Но ему не имели права приказывать. Никто. Кроме меня.

— Так точно: никто, кроме вас, — теперь уже откровенно передернула уголки губ полковника подковерная казарменная ухмылка. — Но приказали. Генерал-лейтенант госбезопасности Цеханов постарался.

Буров прекрасно знал, что инструкция в самом деле запрещала Зырянову отдавать этот чемоданчик кому бы то ни было. И что тот обязан был оказать вооруженное сопротивление и вызвать охрану. Но понимал и то, что в принципе «хранители кейса» не должны были ведомственно принадлежать ни к госбезопасности, ни к армейской разведке. По всей видимости, они обязаны представлять собой некую особую пропрезидентсткую структуру. Как, впрочем, и бойцы из охраны резиденции главы государства.

Русаков нервно потер рука об руку, словно они озябли. Полковник прекрасно понимал, что творилось в душе Президента, который только что, с его помощью, выяснил: его лишили главного атрибута главы ядерной сверхдержавы — «ядерного чемоданчика»!

— Но это же чревато… — растерянно пробормотал Русаков. — Они даже не представляют себе, что они сделали и какие это может иметь последствия, в мировом, так сказать, масштабе. Если только на Западе станет известно, что ядерная кнопка находится вне президентского контроля, то вы же понимаете…