Богдан Сушинский - Киммерийский закат

Президент всесоюзной Гостелерадиокомпании был выдернут офицерами госбезопасности прямо из постели и, то ли под конвоем, то ли под личной охраной, доставлен в Кремль.

Издерганный высоким начальством, опечатанный злыми ярлыками, которые ему вешали в последнее время и коммунисты, и демократы, и свои, московские, собратья, не говоря уже о коллегах из суверенных республик; всеми проклятый и презираемый, он и так жил в последние дни, словно на вулкане. В том, что кончит он плохо, Федорченко не сомневался. Вопрос заключался лишь в том, как скоро и каким образом это наступит: то ли снимут, а уж потом прибьют, то ли вначале прибьют из-за угла, а уж потом скажут, что так ему и надо.

— Здравствуйте-здравствуйте, товарищ Федорченко! — услышал он, как только предстал пред очи шефа госбезопасности. — Как поживаете? Как самочувствие?

Чуть в сторонке от стола, глубоко осев в кресле и безучастно прикрывшись тяжеловесными дымчатыми очками, притаился вице-президент страны Ненашев. Взглянув на него, Федорченко понял, что рассчитывать на поддержку этого человека не имеет смысла, он здесь — всего лишь «телезаставка». Притом, что главный кагэбист был настроен решительно. Взгляд его белесо-кровянистых глаз был тяжелым и неотвратимым, как «строгий выговор по партийной линии с занесением».

— Спасибо, Петр Васильевич, помаленьку, — голос президента телерадиокомпании дрожал, и самого его явно лихорадило.

— Понимаю, подняли посреди ночи, — шеф госбезопасности говорил медленно, с расстановкой, подчеркивая значение каждого слова. В этом он явно подражал «вождю всех времен и народов», не доставало разве что трубки и кавказского акцента.

В какое-то мгновение Федорченко даже показалось, что Старый Чекист все-таки извлечет из бокового кармана кителя курительную трубку и, разминая прокуренным указательным пальцем табак, голосом незабвенного Иосифа Виссарионовича произнесет: «Мы тут с таварищами пасавэтовались, и есть такое мнэние…»

Трубки шеф госбезопасности так и не извлек, однако отчетливый грузинский акцент его Федорченко послышался совершенно явственно.

— Не создается ли впечатление, товарищ Федорченко, что мы с вами и так слишком долго спали. Поэтому не взыщите, если несколько последующих ночей окажутся для вас бессонными.

— Понимаю-понимаю, — с пересохшим горлом заверил его главный журналист империи, абсолютно ничего при этом не понимая.

— Тут такое дело… — заговорил Ненашев, разбуженный свинцовой трелью и холодным взглядом кагэбиста. — Очень сильно заболел Русаков.

— В такое-то сложное время!.. — сокрушенно покачал головой Федорченко, что, однако, прозвучало, как «нашел когда болеть!»

— Все крайне серьезно, — многозначительно намекнул вице-президент. — Мы не хотели бы излишне драматизировать ситуацию, чтобы не будоражить страну. Но вы же понимаете… Московские демократы это дело уже пронюхали.

— Однако помнится, еще вчера… — начал было Федорченко, но шеф госбезопасности беспардонно прервал его:

— Не важно, что было вчера, товарищ Федорченко. Важно, что сегодня мы обладаем достоверной информацией, из которой следует, что существуют силы, готовящие антисоциалистический переворот, который автоматически ведет к гибели Союза.

— Причем готовят его те же силы, которые в последнее время атакуют ваше телевидение, обвиняя в прокоммунистических взглядах и антиперестроечной политике ваших телепрограмм, — слегка покачивался в кресле Ненашев.

В своих дымчатых очках он был похож на несостоявшегося босса мафии. Несостоявшегося уже хотя бы потому, что президент гостелерадиокомпании так и не приучил себя воспринимать его всерьез: ни в каких проявлениях, ни в каких ипостасях.

— И что же от меня требуется? — Поняв, что это еще не арест и что арестовывать, судя по всему, эту и все последующие ночи пока что будут других, Федорченко не то чтобы совсем уж успокоился, но по крайней мере взял себя в руки. А главное, он пытался вывести себя из состояния, наступающего всякий раз, когда человека поднимают с постели, но забывают при этом разбудить.

— Вот это уже разговор, — одобрительно кивнул Корягин, беря со стола две папочки с бумагами. — Здесь документы, связанные с введением в стране чрезвычайного положения.

— В связи с болезнью Президента? — неосторожно вырвалось у Федорченко.

Шеф госбезопасности снисходительно взглянул на него и устало вздохнул. Как они ему надоели, все эти непонятливые газетчики, телевизионщики, обозреватели и радиокомментаторы…

— Страну спасать надо, товарищ Федорченко, — и вновь в голосе обер-кагэбиста сникшему Федорченко почудилось произношение незабвенного Иосифа Виссарионовича. Оно уже возникало как наваждение. — Страну спасать нада, панымаешь?

— Ну, если появился указ Президента о введении чрезвычайного положения, тогда, конечно…

— Если вы имеете в виду Русакова, товарищ Федорченко, то такого указа он не издавал, — терял терпение Ненашев, уже твердо решивший, что первое, что он сделает, когда чуточку утвердится в должности Президента, — уволит этого хохла, причем так, чтобы и имени его никто на телевидении не вспоминал. — Зато есть постановление Госкомитета по чрезвычайному положению. С этой минуты вы будете подчиняться только его указам и распоряжениям. И выполнять только то, что будет предписано гэкачепе. Все остальное вас ни к чему не обязывает.

— Абсолютно ни к чему, — цинично подтвердил Корягин. — Тексты документов, которые вы получили, начинайте передавать в шесть утра. Сразу же после гимна. По всем каналам радио и телевидения, по всем радиостанциям и программам, или как они там у вас называются. Уточняю: в течение дня передавать только содержание этих документов, а также то, что еще будет поступать за нашими подписями, и… музыку.

— Клас-сическую! — хмельно улыбнулся вице-президент, и зачем-то снял дымчатые очки, словно хотел получше присмотреться к лицу шефа всесоюзной телерадиокомпании, которого вдруг заставили сутки напролет передавать классическую музыку. Что, должно быть, произвело на него ошеломляющее впечатление. — Лучше всего — «Лебединое озеро».

— Такой себе «Танец маленьких лебедей», протяженностью в сутки, — поддержал его шеф КГБ.

— То есть все каналы должны быть нами перекрыты? — уточнил Федорченко. — Ни одна телестудия, ни одна радио­станция?..

— Ни одна, — снисходительно развел руками шеф госбезопасности. — Вообще ни одна. Пока что. А там будет видно. Посмотрим, что собой представляют эти радиостанции и каналы, кто и что вещал и показывал на них. Кстати, довожу до вашего сведения, что уже с завтрашнего дня вновь вводится цензура. Все, как и должно быть в таких случаях. И вновь пригрезилось: «Как считаэтэ, таварыш Фэдорчэнка, это решение правыльнае?»