Богдан Сушинский - Киммерийский закат

«Да они там, в своем ГКЧП, что, совсем оборзели?!» — ужаснулся Гусин, четко представляя себе, что последует за арестом любого из этих политиков; каковой будет реакция в республиках, за рубежом, во всем этом дерьмократическом перестроечном бедламе.

Нет, в том, что «дерьмократов» следует давить, причем давить решительно и безжалостно, зампред комитета госбезопасности никогда и не сомневался. Но времена такие, что давить можно только сверху, под указующим перстом генсек-президента страны, парламента, но уж никак не под прикрытием группы пока еще высокопоставленных, но уже вовсю презираемых народом путчистов.

— Седьмое главное управление, — взглядом отыскал шеф госбезопасности генерала Петюнина. — Срочно направьте группу оперативников в район поселка Ведино. Выяснить обстановку, блокировать подступы к даче Президента России; постоянно держать в готовности группу захвата. Посылать исключительно надежных людей.

— Есть установить и держать… — в свойственной ему манере ответил Петюнин.

В этом, напропалую «своем», человеке шеф госбезопасности не сомневался. Гусин — другое дело. Тот уже струсил, уже прокручивает варианты, при которых приказ можно или вообще не выполнять, или же выполнить, но так, чтобы не замараться: дело-то попахивает сразу несколькими конституционными, а значит, и уголовными статьями. Нет, Петюнин иного склада характера. Этот — истинный служака. Из всех мыслимых законов, которые когда-либо провозглашались в этой, ими же всеми пропитой, стране, он признавал только один — закон приказа. А что, хорошо держится. Не каждому удается.

— Подчеркиваю: в группе оперативников должны оказаться самые стойкие, исключительно проверенные и надежные люди, — как можно жестче проговорил обер-кагэбист.

— Других не держим-с, — мрачно ответствовал начальник Главного управления.

Шеф госбезопасности снисходительно ухмыльнулся. Этого багроволицего здоровяка он знал уже лет двадцать, со времен его оперативного полулегального бдения в должности одного из замов начальника секретного объекта в Сибири. И знал, что всякий раз в негатив Петюнину вплеталось некое поклонение… образу русского офицерства, «напускной белогвардейщине» и всем прочим в этом роде. Но всякий раз об этом говорилось, как о его пристрастии к некоей браваде, то есть всерьез его «белогвардейщину» как бы никто и не воспринимал.

Однако дело даже не в восприятии. Просто Петюнину повезло, что времена были не сталинские, а те, когда «белогвардейщина» рассматривалась всего лишь, как «перехлест великорусской державности», а не как «пораженческое настроение потерявшего революционную бдительность чекиста». Вот если бы он был замечен в мелкобуржуазном подражании Западу, или, как всякий инородец, в буржуазном национализме — тогда уж по нему прошлись бы со всей суровостью советских законов.

— Не то время, генерал, — поморщился Корягин. — Ситуация не та. Поэтому, когда я говорю: «особо надежные и проверенные…», то это значит, что должны быть люди, преданные лично вам и проверенные лично вами… Кстати, вас, Управление защиты конституционного строя и Третье главное управление, — обратился к Волкову и Ведренко, — это тоже касается. Срочно сформировать группы особого назначения, которые будут готовы отправиться в республики Прибалтики. Только учтите уроки кровавых январских событий в Вильнюсе. Действовать следует аккуратнее, и в то же время — решительнее.

— И только так, — по-бычьи склонил голову Петюнин, хотя энтузиазма в его словах явно поубавилось.

Корягин знал, что наставлений типа «действовать аккуратнее, и в то же время — решительнее» Петюнин попросту не воспринимает: что значит «аккуратнее», когда речь идет о каких-то там, на корню продавшихся, нацменах-прибалтах? Будь у него побольше раскованности и наглости, он конечно же потребовал бы от своего шефа четкого армейского приказа: «Занять. Удерживать. Патронов не жалеть…»

Петюнин вообще не мог понять, почему его, обычного армейского офицера, судьбе угодно было забросить в политическую полицию многонациональной империи. Поэтому в мирное время с ним пришлось повозиться. Однако «мирные дни миновали, час искупленья пробил». Так что именно такие люди, «люди приказа», как раз и могли понадобиться сейчас гэкачепе. Когда обнаружится, что в полудемократические бредни играть уже некогда да и не с кем, вот тогда им, офицерам госбезопасности, придется отдавать приказы распропагандированному армейскому офицерству, но уже с сугубо армейской прямотой.

— Хочу напомнить, что в июне в Вильнюсе состоялось заседание Совета балтийских государств, — Корягин опять выдержал паузу и, поскольку на сей раз взгляд его остановился на генерале Волкове, тот, не меняя позы и почти не открывая рта, как провинциальный чревовещатель, подтвердил:

— Именно так.

— Насколько прибалты зарвались, можно судить по тому, что оба документа были недружественны по отношению к Советскому Союзу и, в частности, к России. Они даже приняли документ «О действиях СССР против балтийских стран и народов», заявив тем самым на весь мир, что сами себя частью Союза уже не считают, и, по существу, объявляют себя в состоянии войны с Москвой.

— Совсем страх потеряли, — проворчал Петюнин. — Нацмены — они и есть нацмены [19] Напомню, что термин «нацмен», то есть представитель национального меньшинства, был официально порожден в Москве и одно время усиленно культивировался чиновниками во множестве документов, невзирая на то, что с самого начала приобрел оскорбительный оттенок и в быту становился определением любого «нерусского». Увы, в постсоветских республиках он теперь нередко бумерангом ударяет по русскому национальному меньшинству. .

— Не менее наглым предстает и второй принятый ими документ, в котором прибалты заявляют о намерении вести переговоры с СССР. Уже не с отдельными республиками Союза, а именно с СССР, и даже наметили координацию общих действий и политических усилий. Причем между строчками явно улавливаются мероприятия по силовому противостоянию Москве.

— В Украине ситуация не легче, — напомнил начальник Второго главного управления Аристархов, представавший еще и в роли аналитика и чьи реплики обычно раздражали шефа госбезопасности. Правда, на сей раз реплику Аристархова он попросту «не уловил».

Отдав еще несколько распоряжений по поводу того, как следует информировать и активизировать структуры КГБ в союзных республиках, Корягин хлопнул ладонью по черной объемистой папке, всегда, на всех совещаниях лежащей под его правой рукой, словно Библия, или свод законов — под рукой у судьи. И это было сигналом к тому, что совещание завершено. Но когда управленцы поднялись, Корягин, ухмыляясь, сквозь зубы проговорил: