Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи

К поезду Гурко приехал накануне отправления, поднялся в вагон. Был генерал роста чуть выше среднего, худощав, с походкой многолетнего кавалериста.

В купе Иосиф Владимирович оказался один. Сняв шинель и фуражку, причесал стриженные под ежик волосы, присел к столику у окна.

Сияли зеркала, красным плюшем были обтянуты диваны, а вдоль всего коридора протянулась мягкая ковровая дорожка. На стыках вагон подрагивал, и ложечка в пустом стакане мелко позвякивала. Оставляя клубы дыма, стлавшиеся по сырой земле, паровоз пыхтел, гудел сипло, упреждая о своем приближении.

Гурко смотрел, как за окном удаляются поля и леса с перелесками, речки и озера. Поезд прогромыхал по мосту. Осталась позади деревня с рублеными избами, копенками свежего сена. По прижухлой траве бродило небольшое стадо.

Серые запавшие глаза генерала смотрели на мир с интересом. Иногда Гурко поглаживал поседевшую раздвоенную бороду. Ему вспомнилось родное село в Могилевской губернии, детские годы, усадьба…

Осталась позади будка путевого обходчика. А вот и сам путеец с желтым флажком в руке…

Мягко открылась дверь купе, проводник внес свежий чай, поставил на столик. У светофора поезд замедлил ход, потянулись станционные постройки, пакгауз, перрон, усыпанный желтым песком с ракушечником. А вот и приземистый вокзал из красного кирпича, медный колокол у двери.

Лязгнув буферами, поезд остановился. На перроне пустынно, только один станционный дежурный в красной фуражке. Проследовал встречный товарняк, и тут же ударил колокол, и поезд тронулся. И снова леса, поля, деревни… И Гурко думает: как велика Россия, до западной границы дня три добираться, а уж на восток, то и в месяц дай Бог уложиться…

До отхода поезда на Могилев-Подольск оставалось больше трех часов, и Гурко вышел на Крещатик. Шелестели привялыми листьями каштаны, шуршали шины пролеток, цокали копыта по мостовой. В предобеденную пору Крещатик малолюден.

Иосиф Владимирович спустился вниз, к Привозу, прошел через базар, он гудел — многоязыкий, крикливый, поражал обилием всякой зелени, краснел помидорами, горами баклажанов и пупырчатыми нежинскими огурцами; свешивались с прилавков, доставая хвостами до земли, сазаны и карпы, сомы и щуки, а на крючьях висели бараньи и свиные туши, окорока говяжьи, полки ломились от всякой битой птицы…

Торговки орали зазывно, оглушали.

Покинув Привоз, Гурко направился вверх, к вокзалу, мысленно прикидывая, когда он попадет в Могилев-Подольск.

За долгие годы армейской жизни Иосиф Владимирович больше привык к конному транспорту, к верховой езде или на фаэтоне, нежели к поезду.

Утомительно тянулось время. Как и до Киева, в купе был один, просмотрел все приобретенные газеты, а в обеденный час ему вдруг захотелось той еды, какая доставалась ему в детские годы от дворовых ребят. И Иосиф Владимирович попросил проводника купить ему на привокзальном базарчике малосольных огурцов, отварной картошки и полуфунт сала, да еще кваса доброго.

Генерал вспоминал, как в детстве родители отпускали с дворовыми ребятами в ночное. Паслись рядом лошади, а мальчишки пекли в костре картошку и всю ночь рассказывали всякие были и небылицы. Щипали траву кони, фыркали, ржали призывно и Гурко завидовал этим мальчишкам, что часто бывают в ночном…

Не от того ли генерал по-доброму относится к молодым солдатам-первогодкам и требует к ним уважения…

— Солдат, — говорил Гурко, — человек, защитник Отечества. И не муштрой его воспитывать надобно командиру, а наставлением добрым и образцом достойным…

В Могилев-Подольске генерала дожидался адъютант с конвойным десятком драгун.

Закутавшись в подбитую мехом шинель, Иосиф Владимирович уселся на кожаные подушки фаэтона и, закрыв глаза, долго отдыхал от вагонной тряски. Четверка вороных бежала резво, фаэтон слегка покачивало на мягких рельсах. Екала селезенка у пристяжной, стучали копыта коней, день выдался погожий, и генерал снял фуражку. Ветерок ерошил редкие волосы, и Иосиф Владимирович пригладил их. Он посматривал по сторонам, любовался белыми мазанками, плетнями, садами, еще не сбросившими листвы, высокими тополями.

Вот позади осталось озеро. На его блюдце плавали дикие утки. И все это напомнило Гурко далекое детство в Могилевской губернии, вот такое же озеро, где он ловил карасей…

«Было ли такое? — подумал он, и сам же себе ответил мысленно: — А ведь было. И детство было, и корпус Пажеский, и первый офицерский чин… Теперь же эту жизненную школу пройдет Василий, потом сыновья Василия, а там и его внуки…»

Так, ступеньками, и жизнь идет. Сидевший напротив адъютант промолвил:

— Верст пять осталось.

— Сразу в штаб.

Осенние сумерки сгущаются быстро. Солнце коснулось края земли, показались городские строения.

— Бельцы, ваше превосходительство. Вон и здание штаба.

В штабе командира дивизии ждали генералы Раух и Нагловский. Доклады были короткие, но четкие. Расспросив о состоянии дел в дивизии, Гурко отправился на квартиру.

Будто и в штабе не задержался, а когда вышел, часы показывали двадцать два часа. На квартире Иосифа Владимировича встретил денщик Василий. Он уже истопил баню, приготовил чистое белье и, пока генерал купался, успел запечь добрый кусок мяса, густо приправленный перцем, и заварил свежего чая. Гурко ценил расторопного денщика, молчаливого и исполнительного солдата, а еще больше проникся к нему уважением во время болезни.

Это случилось два года назад, когда болезнь свалила его. Доктор не мог определить, что за причина недомогания и, когда никакие процедуры не помогли, Василий что-то сварил на плите, по всему дому потянуло какими-то травами. Потом он настаивал свое варево на спирте, и когда Гурко выпил, у него перехватило дыхание, а во рту долго держался вкус трав.

Ночью Иосиф Владимирович несколько раз пропотел, каждый раз Василий менял ему белье, а утром генерал, словно и болезни не было, спросил денщика, кто обучил его врачеванию. И тот поведал, что узнал это от бабки своей, жившей в Псковской губернии.

Дорожная суета укачала Гурко. Спал он крепко, но по устоявшейся привычке, едва рассвет забрезжил, был на ногах, засобирался в штаб. Денщик подал чай, хлеб с маслом, и генерал успел спросить о хозяевах. Василий поведал, что хозяин винодел, у него огромное хранилище, где множество бочек с разными винами. А хозяйка молодая и уже не раз справлялась, когда же приедет генерал.

Василий отправился на кухню. Гурко усмехнулся. Для такого молчуна, как Василий, и этот рассказ, видимо, был слишком утомительным.

На ходу кинув денщику, что, если позволят дела, появится только к обеду, Иосиф Владимирович отправился в штаб.

С приходом дивизии в Бельцы оживилась жизнь светского общества. Вечерами играла музыка, знать устраивала приемы, вечера, обеды и ничто, казалось, не предвещало нарушения ритма жизни.