Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи

Размежил Стоян веки, прислушался, в фуре постанывали раненые. Шагавший рядом с фурой санитар, увидев, что поручик смотрит на него, сказал ободряюще:

— Потерпи, ваше благородие, в госпитале тую дырку заштопают…

До Габрово, где разместился полевой госпиталь, добрались часа за три, но Узунову они показались вечностью. О чем только не передумал: и о том, как, в детстве проказничали с братом Васильком, припомнилась и пора гимназическая, и корпус, и товарищи по Измайловскому полку… А еще мысли о Светозаре. Никак не может Стоян представить ее лицо, уплывает, растворяется оно в тумане.

С тревогой подумал о молчании бабушки Росицы. Когда написал ей! Неужели рассердилась и запретит ему жениться на Светозаре?

В Габрово прибыли засветло. Санитары перенесли поручика в офицерскую госпитальную палатку, положили на матрац, набитый соломой. Пришла сестра милосердия, осторожно сняла повязку, протерла рану. Стоян смотрел в ее красивые, но печальные глаза, и не заметил, как над ним навис своей крупной фигурой доктор в белом халате с ржавыми кровяными пятнами. Крупные руки легли Стояну на грудь.

— Ну-с, поручик, удачно воткнул штык проклятый башибузук. Чуть левей или повыше — и прощай, белый свет. А в вашем положении недели через две подниму, в Тырново долечитесь, а через месяц-полтора снова в бой… — Повернул голову к сестре милосердия: — Рану обработайте, наложите повязку. Утром осмотрю еще раз…

Генерал-адъютант Тотлебен отбыл в действующую армию с двойственным чувством. Согласно телеграмме он откомандировывался в Главную квартиру императора всего лишь как советник, однако подспудно в Тотлебене жила уверенность: его ждет Плевна.

Как истинный немец, Тотлебен был человеком самоуверенным и не без основания мнил себя крупнейшим специалистом по фортификационным сооружениям.

Со времени обороны Севастополя генерал Тотлебен руководил Инженерной академией, строил форты на Балтийском и Черном морях.

Русско-турецкую кампанию он считал преждевременной, мотивируя необходимостью постройки Черноморского флота и незавершенностью перевооружения армии.

Столь удачно начавшиеся боевые действия не вскружили Тотлебену голову, и на торжества по случаю побед — балы, званые обеды — он взирал иронически.

За обедом, тщательно пережевывая свиную отбивную с любимым гарниром — жареной капустой, Тотлебен заявил своим домочадцем:

— Мой час настал. Вспомнили-таки Тотлебена.

Жена всполошилась:

— Но ты же не молод, Эдуард Иванович, и если государь пожелал видеть главнокомандующим не тебя, а своего братца, пусть великий князь и соображает.

— Нет! — генерал решительно пристукнул по столу. — Если зовут Тотлебена, значит, невмоготу.

Запершись на сутки в рабочем кабинете, генерал перелистал все свои записи и тетради с описанием различных фортификационных сооружений, какие повидал в Германии, Франции, Англии…

Проанализировал наступательные операции пруссаков и овладение ими французских крепостных сооружений. После чего отбыл, взяв в дорогу саквояж, побывавший с ним еще в Крымской кампании.

Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич посулил своему державному братцу, что, если Осман-паша высунется из-за плевненских укреплений, он разобьет его незамедлительно. Слова оказались блефом.

Узнав о бахвальстве главнокомандующего Дунайской армией, Осман-паша мрачно ухмыльнулся и, тут же вызвав Измаил-пашу, велел сделать демонстрацию крупными силами.

Обстреливая позиции российских войск, турки несколькими колоннами вышли из Плевны и, завязав бой, неторопливо втянулись.

Сидя на белой лошади, Осман-паша лично наблюдал за действиями бригад.

Великий князь Николай Николаевич о случившемся почел за лучшее не распространяться, тем более скрыть от императора.

Сырая, холодная осень. Лили дожди с жестокими порывами ветра. Кавалькада именитых всадников объезжала плевненские позиции. От дождя всадников спасали кавказские бурки. Конские копыта чавкали в лужах, отбрасывали комья грязи. Великий князь Николай Николаевич, Тотлебен и генерал Непокойчицкий делали рекогносцировку.

Два дня назад Тотлебен прибыл из Бухареста в Главную ставку императора Александра Второго, и государь незамедлительно принял его.

— Вручаю вам честь России, армии и Плевну, — сказал Александр. — На вас, генерал, надежда.

— Я всегда помню, что служу престолу, и тем горжусь, ваше величество.

Прибалтийский немец из Митавы не грешил против истины. Все свои недюжинные инженерные способности он проявлял во славу России и укрепления престола. Именно этим можно было объяснить принятие им после окончания войны пост одесского, затем виленского, ковенского, гродненского генерал-губернатора.

Настрой спутников — побыстрее завершить рекогносцировку и спрятаться от дождя в тепло — раздражало Тотлебена. Он не мог сосредоточиться и вникнуть в обстановку, а уже даже беглое знакомство позволяло ему сделать заключение: Плевна — орешек серьезный.

Великий князь небрежно заявил:

— Общая картина ясна. Дождемся гвардейского корпуса и начнем штурм. Не так ли, Эдуард Иванович?

Главнокомандующего поддержал начальник штаба Дунайской армии:

— Мы имеем теперь и опыт действия штурмовых колонн, — сказал Непокойчицкий.

— Ваше высочество, я пока не готов к столь категоричным суждениям, — ответил Тотлебен. — Позвольте мне еще и еще раз все взвесить, чтобы высказать свой план государю и вам.

Великий князь недовольно поморщился:

— Ваше право, генерал. Его величество возложил Плевну на вас…

На следующий день Тотлебен, теперь уже без главнокомандующего и Непокойчицкого, лишь в сопровождении генерала Гурко, под чье руководство император передал гвардию, и князя Имеретинского, участвовавшего во всех прежних штурмах Плевны, сделал глубокую рекогносцировку.

Выехали поутру. Моросил мелкий назойливый дождь. Чувствовалось, осень вступила в свои права. То и дело вытирая лицо и бороду носовым платком, Гурко думал, что на Шипке сейчас уже ночи совсем холодные, сквозит ветер, а интенданты еще не завезли теплую одежду. Посочувствовал Столетову и солдатам, сидящим на перевале…

Подковой охватили Плевну российские войска. Продуваемые ветром, мокли солдатские и офицерские палатки. В кострах не горели, больше чадили сырые дрова. В окопах и ложементах мерзли солдаты. С той и другой стороны лениво постреливали орудия. Будто бабы у колодцев перебранку затеют. Поморщился Гурко:

— К чему снаряды попусту тратят?

— Это они, ваше превосходительство, душу отводят, — заметил князь Имеретинский.

К обеду успели объехать все укрепления на левом фланге. Сопровождавших генералов кавалькаду драгун обнаружили турки, и вот уже первые снаряды разорвались поблизости, взрыхлили землю. Вскоре огонь стал вестись прицельно. Конь под Тотлебеном прянул.