Эльвира Ватала - Великие любовницы

езумству храбрых поем мы песню!" Ну что же, великий русский писатель Максим Горький был прав, когда безумство только областью храбрости ограничивал. И мы тоже знаем таких смелых «буревестников»-королей, которые, как ошалевшие, на рожон неприятелю под копья лезли, и никакая разумная сила не была в состоянии их остановить. Но это, конечно, как ни шло, мы принимаем: человеком, тем паче королем, овладевает неистовая сила, и он с риском для своей жизни мчится во главе войска прямо на неприятеля, вместо того чтобы из-за бугорочка за военными действиями следить, как это делал осторожный король Людовик XIV, жизни своей драгоценной риску не подвергая. Но наши безумные короли типа Ричарда Львиное Сердце или Ричарда III не желали из-за холмика наблюдать за военными действиями, им необходимо было свою отвагу показать. Ну и погибли, конечно.

Но как нам, дорогой читатель, расценивать настоящее безумие королей, с какими-то там задатками шизофрении, манией преследования и прочими психическими недугами, которые своим королевством правили? А ведь таких монархов много было во всемирной истории. Чего только один наш Иван Грозный стоит?

Но поскольку не наша эта задача голову себе ломать, как это они умудрялись при своем явном безумии государством править, мы попросту, согласно нашей теме, посмотрим, что у них там в собственном алькове творится. Альков безумных — каков он?

Супружеский альков, напоминающий катафалк! Да не в переносном, конечно, смысле! Это вам не кровать с видом гроба. Это самое настоящее реальное роскошное ложе, в котором лежит не живой король, но его труп, а жена, то бишь уже вдова, печется над ним, словно над живым, обнимает его, целует, говорит с ним, рядом с собой в ложе кладет и возит по городам и весям своей страны ровно два года, и хоть набальзамированный, но от трупа несет, конечно, далеко не амбре. И такое, оказывается, было в королевском алькове. А случилось это в шестнадцатом веке с Иоанной Испанской, ее потом «Безумной» прозвали, и с ее мужем Филиппом, которого потом «Красивым» прозвали. Но не путайте с другим Филиппом Красивым, французским королем. Они, эти два короля, ничего общего друг с другом не имеют, просто оба были настолько внешне красивы, что народ любезно им такие прекрасные «клички» дал. Но не всегда народ был такой вежливый по отношению к королям. Иногда он не церемонился с «кличками» королей. Поэтому-то вошли в историю такие нелестные прозвища королей, как Иоанн Безземельный, Иван Грозный, Людовик Лысый, Людовик Толстый, Людовик Сварливый, но самое обидное прозвище, дорогой читатель, как нам кажется, получила от народа дочь Людовика II. Ее просто называли «Жанна Уродливая». Словом, Иоанна Испанская и Филипп Красивый — муж и жена.

Испанские могущественные короли Фердинанд и Изабелла имели тенденцию хорошо женить и выдавать замуж своих детей. Это прямо талант надо иметь, чтобы их всех так хорошо пристроить и чтобы с пользой для собственного государства. Они свою дочь Екатерину Арагонскую за двух английских королей замуж выдали: за Артура и Генриха VIII. Совершенно не имеет значения, что оба эти супружества были несчастливы. Это уже родителей не касается: делай, дочь, так, чтобы тебя муж любил, к фавориткам редко хаживал, а тем паче их королевами делал. Не сумела? Тогда пеняй на себя, родители здесь ни при чем. И вот теперь Фердинанд и Изабелла свою дочь, слишком романтичную, выдают замуж за Филиппа, императорского наместника в Нидерландах, сына знаменитого Максимилиана, и ему даже в перспективе австрийское королевство перепасть может.

Филипп — красавец писаный. Вы его портрет в музеях не видели? Мы вам его опишем. Это высокий блондин с небольшой бородкой шелковистой и мягонькой и роскошными, до плеч локонами и поразительными, как озеро без дна, голубыми глазами. При этом манеры: вежливость, галантность, доброжелательность. И даже на портрете его взгляд пронизывает вас насквозь, но не иголочками-колючками, а какой-то доброй снисходительностью и всепониманием. Это, конечно, была поза хорошо воспитанного человека. Ибо в действительности Филипп холоден, черств и, кроме спорта и сексуальных удовольствий, ничем не интересовался. Но если «глаза — зеркало души», то, наверное, вот такую душу прекрасную да еще и в неотразимой земной оболочке усмотрела Иоанна в своем Филиппе, ибо влюбилась в него мгновенно, глубоко и на всю жизнь.

Признаки ее безумия выражались совсем не так, как у ее бабки по матери, Изабеллы Арагонской. Если та, замкнутая вот уже десятки лет в своей темнице-замке, сидела себе тихо, мебель не рушила, не неистовала, лепетала там что-то себе под нос да ручками махала, изображая из себя муху. А когда была обижена на дочь, королеву Изабеллу, то так вот свою жалобу выражала: «Доченька, зачем ты мне крылышки оторвала? Ведь я теперь летать не смогу». И какое-то время по комнате, вверх руки, наподобие крыльев подняв, не бегала. У Иоанны все совершенно иначе протекало. У нее от меланхолии и апатии до яростного бешенства, как от великого до смешного, — всего один шаг. Сегодня будет сонной курицей сидеть, в пол уставившись, ни одного слова ни с кем, еду и питье не принимая, завтра будет с пеной у рта в истерике по полу кататься, зубами платье грызть, рыдать, кричать, стонать, охать, заливаться слезами. Вылечить ее не было никакой возможности. Вылечить ее мог только один Филипп Красивый, и только единственным способом: половым сношением. После этого Иоанна засыпала спокойно, потом радостная и улыбчивая, как сам ангел, ходила, доброй госпожой свои платья и драгоценности служанкам раздаривая, которых еще вчера наравне с министрами по щекам бивала. Вот такая это была взбалмошная, совершенно больная и несчастливая королева. Свою, правда, несчастливость она только через призму мужа воспринимала. Если он к ней с ласковым словом, нежностью, она — сам ангел, к ране приложи — зарастет. Если он сух, черств и не дай бог быть ему в плохом настроении, что с королями нередко случалось, Иоанна — больна: у нее все, что угодно, может быть: колики, сердце останавливается, конвульсии, слезы, рыдания и прочие женские истерики. Стоило только Филиппу взять ее на руки и отнести в постель — все болезни кончались. Из королевской спальни разносились громкие вопли восторга. Хроникеры и историки как-то несмело упоминают о факте абсолютной сексуальной гармонии Филиппа и Иоанны — дескать, стыдливый это предмет и не следует нам в альков к королям заглядывать. Как будто сексуальное благополучие монархов является их личным делом, как будто оно не влияет на государственные дела. Очень даже влияет. Теперь об этом громко стали говорить, без всякой стесненности. Хорошо сексуально обихоженный король добрым ласковым котом становится, хоть ты его по шерстке, хоть против шерстки гладь — та же умная снисходительность и справедливость. Но не приведи господь, если король сексуальным голодом мучается, или какие у него неудачные там дела на сексуальном поле, — что палач тебе, готов всех, и правых и виноватых, под топор. Филипп Красивый был добрым и справедливым королем, потому что у него всегда все благополучно было на альковном поле. Раньше, до его женитьбы, каждый день у него в ложе лучшие молодые дамы королевского двора пребывали, сейчас он настолько вошел во вкус сексуальных сношений со своей женой, что ни на минуту ее оставить не может, а каждые попытки ее проявления безумия живо гасит, как хороший пожарник разбушевавшийся огонь. Конечно, он прекрасно знал о ненормальности, мягко говоря, своей жены, но тоже ничего не мог с собой поделать, и когда она уже совсем ненормальной станет, он не перестанет к ней хаживать, и последний их шестой ребенок родится уже после его смерти.