Валентин Азерников - Долгорукова

— Государь, только что получена депеша: Герцен умер в Париже. Он был для нас тяжкою ношей.

— Я тяжести не чувствовал, — произнёс Александр после паузы. — Это был великий человек, надобно отдать должное его памяти. Князь Пётр Долгоруков был помельче, куда помельче. Но вот они уходят один за другим.

— Ваше величество, эта пустота, увы, будет заполнена.

— Не знаю. Вряд ли явится некто на место Герцена. Могу признаться: я читывал его с удовольствием. Когда противник талантлив, его уважаешь и склоняешь голову перед его прахом.

— Согласен, — с некоторой натугой произнёс Шувалов. Похоже, он не испытывал таковых чувств. — Архив князя прибыл, я приказал выдать агенту Роману в награду годовое жалование.

— Он стоит большего, — сказал Александр. — Прикажи за доставку бумаг князя Петра Владимировича выдать из казны две тысячи, повысить в чине и пожаловать Станислава третьей степени. Я читал его донесения: он обнаруживал ловкость и находчивость.

— Будет исполнено. Прикажете поднести на просмотр некоторые бумаги?

— Да, непременно. Я ознакомился с описью. Доставь мне переписку рода Долгоруковых и самого князя Петра. Это славный род, давший России многих знаменитых особ. Там есть письма к императрице Екатерине «Натальи боярской дочери» — так подписывалась одно время монахиня Долгорукова, вдова Ивана, казнённого Бироном. С некоторых пор родословная Долгоруковых занимает меня, — Александр был откровенен. — Быть может, удастся отыскать кое-какие корни, важные для известной особы.

— Извольте пометить в списке бумаг, Государь, те, что надобны.

— Да-да, завтра ты получишь список с пометами.

— Там есть переписка поэта Некрасова с Долгоруковым.

— Это потом, но тоже интересно. Признаться, я Некрасова уважал и даже защищал его. Талант должен плыть против течения. Как ты полагаешь?

— Талант всегда идёт своею дорогой, — уклончиво отвечал Шувалов.

— Гм... Впрочем, ты прав.

Шувалов ушёл от государя в состоянии лёгкого, но тщательно подавляемого раздражения. Он дал ему волю в кабинете Валуева, когда они остались одни. Валуев тотчас заметил насупленность графа и без обиняков спросил его о причине:

— С некоторых пор у нас в государстве главною темой стали Долгоруковы...

— Долгорукова, хотели вы сказать, — язвительно поправил Валуев.

— Именно. А за этой девчонкой, как за деревом, государь перестал видеть лес.

— Она уже не девчонка. Поговаривают, что она скоро родит государю наследника.

— Я слышал это. Бедная государыня. Ей только этого не хватало.

— Она терпелива. Стерпит и это, — заметил Валуев.

— Позволь, Пётр Александрович, но... Всё понимаю: государь, как бы это сказать — любвеобилен, что ли. Бабы у него не переводились, где бы он ни был. В Париже был поначалу такой гулёж, что и бывалые французы руками разводили. Но когда ему доставили эту... княжну, то есть, он сделал стойку.

— Стало быть, любовь...

— Любовь-то любовь, да государыня-то сохнет. Пора бы заметить. Повсюду таскает девчонку за собой: в Ливадии снял ей отдельную дачу, на водах в Эмсе — виллу. Пора бы, как говорится, подумать о приличиях. Ведь не вьюноша.

— Ужель забыл: седина в бороду — бес в ребро?

— Это для нас, простых смертных. Но не для монархов.

— Нет, я положительно сего не одобряю. Я на стороне государыни и готов оберечь её интерес, её спокойствие наконец.

— Уж не собираешься ли ты, Пётр Андреич, начать поход против княжны?

Шувалов помедлил с ответом. Он покамест тщетно искал способа подсидеть княжну Екатерину. Посылал ей молодых соблазнительных жуиров из числа гвардейских офицеров, равно и к её наперснице Варваре Шебеко, с которой она не расставалась. Не клевало! Но это вовсе не значило, что нельзя её свалить. Вот ведь удалось сплавить её в Неаполь.

— Отчего бы нет... Хочу облегчить ношу её величества, — наконец ответил он. — Неужто государь не образумится? Восьмерых детей нажили в совместном браке, почти все здравствуют. Каково глядеть великим князьям да княжнам...

— Есть уж и княгини, — вставил Валуев...

— Да, на проказы своего державного...

— Самодержавного, — опять вмешался Валуев.

— Самодержавного, — механически повторил Шувалов, — отца.

— Императора могущественной империи, которой равной в мире нет. Распростёртой от Европы до Азии, от океана до океана, — поддержал его Валуев. — Да, Пётр Андреевич, как писал другой граф, которого ты не одобряешь, Алексей Константинович Толстой, — «Земля наша обильна, порядка же в ней нет...»

— Крамольник, — угрюмо молвил Шувалов, ей-богу крамольник. Но великий язвительный талант. Мне его стихи, хочешь — не хочешь, а запали в память. Как он нас уязвил, помнишь?

— Ещё бы. Я ведь всю его эту поэму — «Сон Попова» [25] «Сон Попова» — поэма А. К. Толстого (лето 1873). — в памяти держу:

— Каналья! — вырвалось у Шувалова, — как есть крамольник...

— А это не про тебя ли:

Шувалов невольно рассмеялся. Странно, но эти разоблачительные строфы исправили его настроение. Он сказал:

— Я скорей лазоревый полковник, с лицом почтенным грустию покрытым, да. Однако ты, Пётр Александрович, не скромничай. В обществе говорят, что своего министра граф с тебя списал. Великая княгиня Елена Павловна, которой ты усердный почитатель и визитёр, говорила мне о том, хотя она тебя весьма ценит.

— Знаю всё, — отозвался Валуев, — и даже могу тебе сии строфы с надлежащим выражением прочитать. Они того достойны.

Валуев поднялся с кресла, стал в позу как бы артистическую и начал: