Морис Хьюлетт - Ричард Львиное Сердце

— Для него вы, конечно, ничто, — согласилась Элоиза.

— Мадам! Я — король Франции, я ваш брат и повелитель! Он — мой вассал, он обязан мне службой и нарушает ее. Он самовольно подписывает договоры и сочиняет войны. Он грозит мне и потешается надо мной: убивает слуг моих — и смеется! Мне не угодно, чтобы он издевался надо мной! Не будет покоя в этом королевстве, когда он явится здесь.

Король Филипп остановился, потом обратился к дрожащему товарищу:

— Что же касается вас, граф Мортен, я должен получить объяснение. Сестра моя любит своих врагов: это — христианская добродетель, но не ваша. Быть может, вы боитесь своих врагов, даже сидящих в клетке? Ведь так? Вы, граф, примостились себе в Аквитании. Думается, и в Анжу вы не безызвестны. Или вы, пожалуй, уже желаете, чтобы вас там не знали? Или вам там уж чересчур удобно? Признаюсь, я предпочел бы иметь именно вас своим соседом в этих краях. С вами я мог бы спеться. Окажите же мне повиновение, отвечайте!

— Государь! — заговорил граф, расставляя руки. — Мадам Элоиза все во мне перевернула: я — грешник, но я могу загладить грехи свои. Брат мой — мой повелитель, он милосердный государь…

— Пес! — только и вымолвил король Филипп и повернулся к нему спиной.

— Мадам! — обратился он к сестре. — Ложитесь спать! Мне дорого это будет стоить, но я не буду препятствовать выкупу моего кузена. Будьте и тем довольны.

Элоиза скользнула вон из комнаты. Филипп набросился на Джона, как молния.

— Ну, Мортен! Какие же доказательства этой старой истории с моей сестрой?

Джон смотрел на него испуганно молочно-мутными глазами, как у утопленника.

— О, Господи! — пробормотал он. — Никаких доказательств нет, государь, никаких… ровно никаких! Филипп возвысил голос:

— Смотрите же, берегитесь! Я отступаюсь от вас! Оставьте мои владения, уезжайте куда хотите, скрывайтесь, прячьте свою голову, торопитесь! Если б я говорил из глубины души, одни мои слова убили бы вас. Но вас ожидает еще худшее. Насколько я знаю Ричарда, во Франции будет война. Но попомните мое слово: потом будет и в Англии война!

Думы о Ричарде овладели им: он как-то странно тихонько вздохнул.

— Смотрите, сколько любви в женщинах! Сколько женщин тратят жизнь свою за одного высокого мужчину, который ничего не дает и ничего не просит, а только выжидает, сидя себе царем, в то время как они все отдают ему, все, все, без конца. Пусть же Ричард вернется, благо женщинам так хочется носить рапы! Но ты!.. ты!.. (вспыхнул он опять). Убирайся ты в ад кромешный, лжец, лжец до мозга костей! Избегай встречи со мной, пока я не узнал о тебе еще чего похуже.

— Дорогой государь, — начал было Джон. Но король Филипп с досадой остановил его:

— Ах, убирайся ты, змея, не то я растопчу тебя!

Принц удалился.

Вот что сделала Элоиза французская.

Призрак покойницы не мог бы так напугать королеву Беранжеру, как появление статной монахини, когда она увидела, что это — Жанна. Она схватилась за сердце.

— О! — воскликнула она. — Опять ты тревожишь меня! Неужели мне никогда не будет от тебя покоя? Ни черточки не шевельнулось на лице Жанны.

— А у меня разве есть покой? — заговорила она. — Король в цепях в Штирии. Его надо освободить. Теперь ваша очередь! Когда-то я спасла ему жизнь для вас: я продала себя; теперь я — жена старика, и мне уж больше нечего продавать! Не продадите ли вы чего-нибудь?

— Продать? Продать? Что я могу продать такого, что он купил бы? — заныла Беранжера. — Он меня не любит.

— Какое вам до этого дело? Разве вы не любите его?

— Я его жена, несчастная жена! Мне нечего продать.

— Продайте вашу гордость, Беранжера! — возразила Жанна.

Молодая королева только прикусила губы.

— Странные речи ведешь ты со мной, женщина.

— Я и сама-то стала странная! — промолвила Жанна. — Прежде была я девушкой, которая принесла в жертву свою честь, потому что любила. Теперь я — в большей чести, потому что не люблю.

— Не любишь своего мужа?

— Ну, как же я могу любить своего супруга, если люблю твоего? Но своего супруга я почитаю и охраняю его честь: он добр ко мне.

— И ты смеешь говорить мне прямо, что любишь короля? А!.. Ты опять была с ним! Жанна пытливо взглянула на нее.

— Я его не видала и никогда больше не увижу, покуда он жив. Но ты и я, мы должны спасти его во что бы то ни стало!

Увидя, как благородно стояла перед ней, хорошенькой женщиной-игрушкой, эта непреклонная статная женщина, Беранжера подошла к ней подластиться, протягивая руки, чтоб погладить ее по лицу.

— Жанна, сестрица! — молвила она. — Пусть мне на долю выпадет спасти Ричарда! Право же, я люблю его. Ты уже и без того так много сделала для него, и для тебя он уж не должен существовать. Позволь мне это сделать, Жанна, позволь!

Она гладила ее по лицу и ластилась к ней. Высокая монахиня улыбнулась.

— Неужели я должна все и всегда отдавать, и моя сокровищница не должна иссякать? Ну, хорошо, хорошо! Я доверяюсь тебе. Нет, погоди, не целуй меня! Я еще не кончила. Поезжай к королеве-матери, поезжай к своему брату-королю. Не езди только ни к королю французскому, ни к графу Джону: он жесточе гиены и трусливее ее. Иди к аббату Мило, к государю Беарнцу, к де Бару, к Меркаде. Подыми на ноги всю Англию, продай свои сокровища, корону. О, Царь Царей! Наконец, продай свои собственные прелести! Королева-мать — женщина суровая, но она поможет тебе. Сделай все это в точности — и я оставлю жизнь короля Ричарда в руках твоих. Могу ли я на тебя положиться?

Девушка пристально посмотрела на нее и нежно коснулась ее подбородка.

— Поцелуй меня, Жанна!

— Да, да, теперь я поцелую Студеное Сердце: оно оттаяло!

Вернувшись в Бордо, Жанна застала там Коджу и поджидавший ее корабль, на котором она и отплыла в Тортозу. А Беранжера, королева Англии, в это время уже начала исполнять свою роль — роль королевы.

Как яростный порыв ветра, пронеслась в голове Ричарда жгучая мечта о Жанне, образ которой мелькнул всего футов на шестьдесят под ним, но далеко как никогда. Она разогнала в темнице сонм диких гостей. Перед узником восстали вкрадчивые образы того, что могло бы быть и чего никогда не будет. Они поддерживали с двух сторон трепетные плечи нежной девы, подарившей его первыми восторгами любви — его Жанны, богатырки в тонком одеянии с распущенными золотистыми волосами, словно распускающийся цветок. Лицо ее пылает. Она еще так молода, такой свежей юностью веет от ее гибкого высокого стана, что ее только бы целовать, целовать. О, Боже! Что это за прелесть! Но вот пахнуло запахом сырого жнива, свежим соленым воздухом Нормандии, мелькнули бледное золото осенней зелени, молочное небо, мягкий блеск октябрьского солнца. Вот он опять останавливается, поднимает ее к себе на седло и угрюмо скачет вдвоем с Жанной.