Михаил Казовский - Тайна крепостного художника

— Мы сидим, поминаем Силина, — пояснила Софья. — Это крестник его — познакомься, Юра.

Барич бегло посмотрел на набилковца, вроде покивал, но руки не подал.

— Сядешь с нами?

— Я? — презрительно покривился он. — Поминать какого-то дворника? Уж увольте, тетя.

— Что ж с того, что дворник? Тоже человек. А тем более такой, как покойный Петр, — скромный, положительный.

— «Положительный дворник» — хорошо сказано, — хмыкнул лицеист. — В вашем демократическом духе. Но аристократы плебсу не ровня. И катковцы с набилковцами не дружат.

— Очень, очень жаль, что растешь ты с такими архаичными взглядами, — сузила губы Екатерина. — Впрочем, мсье Катков и мсье Леонтьев ничего иного и не могут привить своим воспитанникам. Я давно говорила брату, что нельзя тебя отдавать в их вертеп.

Юра иронически сморщил нос:

— Ваше место, тетенька, рядом с Дантоном и Робесьером на баррикадах. Libert? Égalité, Fraternité [1] Свобода, Равенство, Братство — лозунг Великой Французской революции. . Опоздали родиться на сто лет.

Та ответила мрачно:

— В том-то все и дело, Юра, что к народному взрыву приводят не мои демократические взгляды, а презрение аристократии к плебсу, как у господ Леонтьевых и Катковых.

— А по-моему, нет. Не они, а вы выпускаете джинна из бутылки. «Дворник тоже человек»! А случись настоящий взрыв, как ты говоришь, этот дворник нас первых и зарежет.

— Слышишь, слышишь? — обратилась к сестре Екатерина. — Воспитали крепостника и обскуранта.

Но племянник не унимался:

— Вот такой набилковец вас и зарежет.

Неожиданно Сашатка сказал:

— Я не собираюсь никого резать. Я, наоборот, — был бы счастлив поступить в Катковский лицей.

Юра рассмеялся:

— Ну, мечтать не вредно. Только кто тебя, босяка, туда пустит?

Старшая в запале ему ответила:

— Спорим, что возьмут? Хоть я не люблю вашего лицея, но из принципа могу сделать, что его возьмут.

— Это как же, тетенька?

— А усыновлю его. Дам свою фамилию. Пусть попробуют не взять сына Новосильцевой.

Губы у племянника побелели.

— Полагаю, ты шутишь?

Дама пробормотала ворчливо:

— Поживем — увидим… Чтоб тебе носик утереть! Чтоб не задавался!

— Я не задаюсь. Просто осознаю себя дворянином.

— Ой, ой, посмотрите на него! Тоже мне, Рюрикович, Гедиминич! А забыл, что наш род ведется от некого Шалая, темного человека — то ли из шведов, то ли из ляхов?

— И не темного, а знатного. Стал бы Дмитрий Донской привечать в своем окружении темного! — Взяв печенье из вазочки, захрустев по дороге, он неторопливо покинул столовую.

Посмотрев ему вслед, Софья заключила:

— В этом возрасте каждый бесится по-своему. Вспомни, вспомни меня в шестнадцать лет. Вбила себе в голову, что люблю Энгельгардта. Не давала ему проходу. Наконец, добилась, что мы обвенчались. А спустя три месяца от него сбежала. Смех и грех! — Повернулась к Сашатке: — Ну а у тебя пассия имеется?

Покраснев, Сорокин потупился. И проговорил через силу:

— Нет, откуда? Я второй год как в Москве, и всегда с соучениками мужеского пола. Нас одних-то в город редко отпускают.

— Ну а там, в деревне, неужели не было девочек-подружек?

— Отчего же, были. Токмо мне тогда стукнуло двенадцать. Да и им не больше. Что за пассии, право слово!

Женщины рассмеялись, и набилковец вслед за ними.

— А вот Юра наш сохнет по одной барышне. По княжне Щербатовой Машеньке. Только это большой секрет.

— А она по нем?

— Да она еще тоже маленькая, в куколки играет. Ей не до женихов пока. Но прелестна, словно статуэтка. Глаз не отвести.

Посидели еще с полчасика, и Сорокин заторопился домой. Сестры провожали его до дверей, приглашали приходить в гости. Отрок благодарил. Так и подмывало его спросить старшую: «А насчет усыновления моего — это вы в сердцах бросили или нет?» Но конечно же, не решился произнести. Шел по улице и раздумывал: как бы ему добиться, чтобы Екатерина Владимировна воплотила свои слова в жизнь?

Л. Ц. Н. — Лицей Цесаревича Николая — назван в память о безвременно ушедшем старшем сыне Александра II. Юношу готовили в будущие цари, государь воспитывал себе соответствующего преемника — образованного, либерально настроенного, великодушного. Николай Александрович первый поддержал реформы отца, ратовал за конституционную монархию, как в Англии. Но случилось несчастье: занимаясь в манеже конной выездкой, молодой человек упал, повредил себе позвоночник. И хотя вроде бы вначале он пошел на поправку, хворь сопротивлялась, отпускать не хотела — и в конце концов победила. Николай умер в Ницце, находясь там на излечении.

А лицей был основан на личные средства двух друзей — публициста, писателя Михаила Каткова и профессора университета Павла Леонтьева. В обиходе его так и называли — Катковский. И директором сделался именно Леонтьев.

Состояло учебное заведение из двух частей — из восьми гимназических и трех университетских классов. Дети поступали в гимназию, а затем от среднего образования плавно переходили к высшему. Здесь преподавала лучшая московская профессура. И особенно хорошо было поставлено дело с математикой, физикой, филологией, а в последней — с изучением древних языков.

Л. Ц. Н. подарил России многих выдающихся деятелей — вспомнить хотя бы Головина — основателя партии кадетов, генерала Шувалова — героя Русско-японской войны, Грабаря — художника или Бахрушина — театроведа, именем которого назван музей…

И когда в 1868 году встал вопрос, продолжать ли учебу Юре Новосильцеву в рядовой гимназии или идти в только что открывшийся Катковский лицей, то, естественно, предпочтение было отдано последнему. Так решил его отец — Александр Новосильцев, брат Екатерины и Софьи. Сам юрист, лекции читавший в университете, он хотел и сына вырастить юристом. Мнение либерально настроенных сестричек во внимание не бралось.

Двухэтажный особняк на Большой Никитской им достался от их отца — полковника Новосильцева, воевавшего с французами в 1812 году и дошедшего до Парижа.

Одинокие сестры жили вместе с братом, но в своем, отдельном крыле.

Старшая, Екатерина (ей к моменту описываемых событий было уже под пятьдесят), к браку относилась вообще отрицательно. Говорила, что он закабаляет женщину, делает зависимой и бесправной. Вместо семьи занималась литературой — выступала с рассказами, повестями, очерками в «Русском вестнике» и других центральных изданиях под псевдонимом Татьяна Толычева. И особенно прославилась повестью «Рассказ старушки о двенадцатом годе». Находилась в дружеских отношениях и активной переписке с Достоевским, Лесковым, Аксаковым, Фетом, Тургеневым…

Младшая, Софья (ей тогда исполнилось сорок), тоже сочиняла, но по большей части стихи и занималась переводами, например, Пушкина на французский. И она публиковалась — под псевдонимом Ольга Н. (Видимо, аллюзии с пушкинскими Лариными — Ольга, Татьяна?..) Состояла в браке с Энгельгардтом, сыном директора Царскосельского лицея, где учился Пушкин. Но давно жила с мужем порознь, хоть и сохраняла с ним нормальные отношения. Энгельгардт тоже был поэтом, завсегдатаем литературных салонов…