Олег Фурсин - Барнаша

— Не тебя ли я видел с Ним в саду? Точно, ты из них; ибо ты галилеянин, и наречие твоё сходно, — наконец, очнувшись ото всех своих переживаний, закричал слуга.

На сей раз слова эти были услышаны. Радость по поводу поимки Иисуса поутихла уже, дело близилось к утру, все устали и многих клонило в сон. Поэтому громкий выкрик слуги привлёк к себе внимание. Как во сне, увидел Симон множество лиц, повернувшихся в его сторону, и с ужасом ощутил на себе множество взглядов. Земля качнулась под ногами. Он пережил множество самых страшных казней. Он умер несколько раз за эти короткие мгновения. И, наконец, обрёл голос для того, чтобы снова утонуть в собственной лжи.

— Говорю вам, я не знаю этого человека! Господом Своим и Вашим клянусь!

В разразившейся потом тишине раздалось громкое пение петуха. Кто-то словно толкнул Симона, и он поднял глаза вверх. По лестнице дома, увлекаемый храмовой стражей, спускался Иисус. На кротком лице его Симон не увидел гнева. Лишь сожаление и печаль.

До этого дня он, Симон, не знал неверности собственного сердца. Теперь, когда лавина собственной лжи погребла его под собой, он познал её. В той тишине, где слышно было лишь далёкое пение петуха, Симон услышал ещё и ласковый голос Учителя.

— Шим’он! Шим’он! Се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу. Но я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя [364]…

Слёзы градом хлынули по лицу ученика. Не обращая больше внимания на взгляды, разговоры, общее возбуждение, он двинулся к выходу. Видя залитое слезами лицо, дрожащие губы, руки, слыша едва сдерживаемые рыдания, люди расступались перед ним без слов. Ни слова не сказала ему и давешняя привратница. Ворота дома Ханана распахнулась перед ним, и Симон покинул дом первосвященника.

Не менее двадцати членов Синедриона должно было бы присутствовать на первичном судилище, устроенном над Иисусом, чтобы предварительный вердикт получил силу. Тогда можно созывать полное собрание, где приговор будет утверждён. Редко случалось, чтобы собрание всех членов Синедриона отменило первичное решение. Но у Санхедрина свои секреты. Он состоит из людей. А люди в нём поделены по роду своей деятельности. Есть священники, есть в нём саддукеи и фарисеи, есть люди торговые. И, от того, кто призван на совет, кто составляет на данный момент необходимую двадцатку, в огромной степени зависит принимаемое решение. Не удивительно, что в это раннее утро собирали, прежде всего, священников. Тех, кто по роду своей деятельности находился в зависимости от Ханана и его семьи. Решение ведь уже принято, и кто в первую очередь поддержит его? Те, кто в большей или меньшей степени задеты в своих интересах. А уж священники-то были задеты, и немало.

Но пленение Иисуса было событием немаловажным, и те, кто в это утро был извещён если не официально, то тайно, своими осведомителями, стремился исполнить свои обязанности непременно. Поэтому более сорока человек собрались в палате у изгороди Храма, Беф-Мидраш. Вообще, трудно назвать другой случай, когда бы человеческое правосудие так спешило вынести приговор. Потом говорили: наступала пасха, и сделать необходимое следовало до неё. Как будто это была последняя на земле пасха, и после неё приходилось ждать конца всему. Как будто самого страшного злодея всех времён и народов судили, а не того, Кто сказал: «Милости хочу, а не жертвы».

Возглавлял судилище крайне напряжённый Каиафа. Он не стал размениваться на обвинения в тайной неблагонадёжности. Он начал с того, что должно было прежде всего интересовать первосвященника. Он объявил своего подсудимого виновным в преступлении открытой ереси. Да и как мог он начать богословский спор, когда, несмотря на его старания, здесь присутствовали и саддукеи, и фарисеи. Обвини Иисуса в сопротивлении властям — и, быть может, несмотря на вражду, существующую между Ним и фарисеями, это может склонить тех в Его пользу. Нарушения субботнего покоя, неисполнение предписаний предания? Это довольно зыбкая почва, Его поддержат саддукеи. Вероятнее всего, ничего этого бы не случилось. У собравшихся здесь было откровенное желание осудить Иисуса на казнь. Но Каиафа не хотел рисковать. Поэтому искал лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти.

Они обвинили Его в принесении чёрной магии из Египта. Они говорили, что Он развращал народ. Нашлись те, кто своими глазами видел Его чудеса. Два свидетеля.

— Руки Свои прикладывал Он к телу больного проказой, которого отвергают, — рассказывал один. — Силой князя бесовского, Веельзевула, бормоча заклинания на чужом языке, лаская тело проклятого, излечивал. Я видел, как плакали люди, как целовали Ему руки и одежды. Как поклонялись Ему, словно Он — их Господь. Как отвращали лицо своё от истинной веры, от Того, кто свят.

— От демонов Его сила, и они его питают, — утверждал и другой. Разве можно лечить, не видя не только места, которое болит, но и самого больного? Женщина кровоточила много лет, и никакие средства не помогали. Стоило ей прикоснуться к Нему, как она излечилась от своих страданий, и её естественные отправления стали без боли и крови. А ведь она лишь прикоснулась к краю его одежды! Я видел сам, как истекла Его сила, когда она коснулась его тайно. Чёрный сгусток истёк из Его тела, и Он потерял часть своей силы, и обернулся посмотреть, кто коснулся Его. Я сам видел этот сгусток.

Свидетельство было довольно шатко и противоречиво. Он мог ответить, что не станет Веельзевул, князь бесовской, излечивать страдания, и просить при этом помощи Отца своего Небесного. А Он, Иисус, всегда призывал Господа, творя свои чудеса. Громко и вслух призывал, и кто имеет уши, тот слышал. А тем, кто свидетельствует ложно, что ни говори, всё будет черно и плохо. И Он молчал.

Выступили ещё двое. Они слышали что-то о том, что он говорил о разрушении Храма. По одному показанию, он сказал «могу разрушить Храм», по другому «разрушу Храм сей». Ни то, ни другое свидетельство не было точным. Он помнил, что говорил: «разрушьте Храм сей». Ибо каждый день и каждый час своей жизни именно этим они и занимались. Своим притворством и лживостью, своим равнодушием, своим показным великолепием — разрушали. Не стены Храма, да это и не столь важно. Завет свой с Господом рушили, избранность свою, как народа, через которого должен придти в мир единственный Бог, попирали. Веру свою сокрушали, символом которой был Храм. И Он обещал им, и говорил святую правду — в три дня, если ему позволят, он, призвав весь народ Израиля, возвратит его Господу. Если бы они слушали его, и если бы дали ему свободу исцелять, и славить тем самым Бога. Открыли бы сердца и души, и слушали, и покорялись. Прежде Храм был красив, а тогда бы они вместе построили новый, не чета старому. Души бы блестели чистым золотом, а не крыша Храма, и не важнее ли это Отцу Небесному? Но Ему не давали свободы строить. Даже глухой от рождения может услышать. Но как отверзать уши тем, кто в гневе и злобе закрывает их руками, и хуже того — затыкает рот говорящему?