Олег Фурсин - Барнаша

По позвоночнику пробежал холодок, потом ему внезапно стало жарко. Запахло тлением, ароматы благовоний разлились в воздухе. Невероятно быстро рассекая воду плавниками, к Ормусу, висящему в воде, приближалась акула.

На этот раз всё было так же и по-другому. Страх предупредил его о приближении опасности, но впервые пришло к нему и полное спокойствие. Он чётко осознал опасность, но почувствовал и какой-то подъём, и даже радостное волнение. Это было испытание, которого он ждал и к которому готовился. И знал, что справится.

Ормус не стал менять своего положения в воде — поплавком. Повадки акулы таковы — она охотится на движущиеся объекты. И запах тоже важен, конечно, отчего же они сбиваются в стаи на воде, почуяв запах крови. Ему приходилось это видеть. Следовало до предела сократить количество движений. Он выхватил нож правой рукой. Левой рукой подтянул конец верёвки, подвязанной к плоту. Плот болтался на значительном расстоянии впереди Ормуса, отнесенный течением, пока жрец отдыхал, и на пути следования акулы, за что нужно было бы возблагодарить Атона, если бы оставалось для этого время. А его не было. Он тянул за конец веревки, чтобы плот очевидно двигался в воде. Мгновение — и акула атаковала его, и лишь страж Долины Царей с его невероятной, воспитанной годами ловкостью, хорошо знакомый со страхом и со смертью, вечно идущий по краю, мог успеть раньше акулы с её ужасающей скоростью. Он успел подтянуть плот, пахнущий кожей, поближе к себе. Акула пролетела мимо. Пока она разворачивалась для повторного броска, он подтянул плот значительно ближе к себе, сократив расстояние наполовину. Атака повторилась, и вновь неудача. Ормус подтянул плот предельно близко к себе, это была единственно возможная и последняя попытка выжить. Он дёрнул плот в последнее мгновение атаки, уже поднырнув, и просто подставил нож под её брюхо. Она, несущаяся на страшной скорости, сама довершила начатое Ормусом, вспоров собственное брюхо ножом. Потоки крови окрасили воду, внутренности акулы, остатки пищи — всё это растекалось в воде. Последнее, что видел Ормус перед бешеным броском в сторону острова, осталось самым невероятным воспоминанием его жизни. Возвращающееся к месту атаки морское чудовище пожирало по пути своего следования то, что было содержимым её брюха… Она бросалась на них, на свои же внутренности, расплывшиеся в воде, из стороны в сторону, и это отвлекло её от Ормуса и плота, и, в конечном счёте, спасло ему жизнь.

Он выполз на берег измотанный, но совершенно счастливый. Упал на песок, раскинув руки в стороны. Долго задыхался, хватая воздух открытым ртом, но при этом ещё и смеялся, смеялся до слёз, до кашля, насколько позволяли жаждущие воздуха лёгкие. Такого счастья ему не приходилось испытывать ещё никогда. Не просто сделанная хорошо работа, нет. То, что удалось ему, могло быть сделано только им. И оно было совершенным — как море, как солнце… как жизнь, когда она наполнена смыслом. А его жизнь была теперь наполнена смыслом, как никогда.

Там, довольно далеко от берега — Атон великий, как он успел сюда так быстро, теперь это казалось немыслимым! — возле погибшей акулы вода бурлила от плавников. Сородичи пожирали её останки. Он вдруг и сам почувствовал голод. Неудивительно, не ел с вечера. Не хотел перегружаться перед заплывом. Нужны были легкость и быстрота, и они действительно ему пригодились, пожалуй.

Ормус поискал глазами свой плот. Он помнил, что прежде, чем упасть, подтащил его на берег. Мало ли охотников на его нехитрый скарб. То, что он увидел, почему-то не удивило, а возмутило его до глубины души. На плотике, устроившись поудобней, сидел Страх. Он держал в руках диковинный инструмент, наподобие дудки или свирели, играл, улыбался, но звука не было слышно, по крайней мере, жрецу, сам-то Страх даже ножкой козлиной, свешивающейся с плота, покачивал в такт. Летящие в воздухе когтистые лапы сами по себе, Страх сам по себе. Инструмент плывет в воздухе, едва удерживаемый. И ни тебе темноты, ни подземелий, ни вечного запаха тления. Всё при свете дня, наяву. Солнце ещё светит, а на берегу, смешно удерживая ногу на весу, стоит белая цапля. Ормус закрыл глаза, потер их чувствительно, чтобы опомнились. С опаской открыл их снова. Играет, улыбается, он всё ещё здесь! Окончательно выведенный из себя Ормус вскочил, схватил горсть песка поувесистей, швырнул. Видение рассыпалось на осколки, но в воздухе несколько мгновений оставались лапы и дудочка. Цапля, правда, осталась насовсем, но, несколько встревоженная поведением Ормуса, поменяла местоположение на новое. Подальше от незнакомцев, швыряющихся песком.

Он не стал продолжать своё плавание в этот день. Оставалось чуть меньше половины проделанного пути. Нужно было отдохнуть и выспаться, и он с удовольствием это осуществил.

Утром, уплывая с острова, он встретился со стайкой дельфинов. Они сопровождали его почти весь путь, не приближаясь слишком близко, но и не отдаляясь. Они отдыхали с ним, когда он прерывал свой заплыв, развлекая своими прыжками, и двигались в путь вместе с ним. Ещё одним свидетельством благосклонности Атона счёл это Ормус. И ощущение избранности своей вынес на берег. Впереди лежала пустыня…

«Вот, Господь восседает на облаке легком, и грядёт в Египет. И потрясутся от лица Его идолы Египетские, и сердце Египта растает в нём. Я вооружу египтян против египтян; и будут сражаться брат против брата и друг против друга, город с городом и царство с царством. И дух Египта изнеможет в нем… И оскудеют реки. И каналы египетские обмелеют и высохнут; камыш и тростник завянут. Поля при реке, по берегам реки, и всё, посеянное при реке, засохнет, развеется и исчезнет. И восплачут рыбаки, и возрыдают все, бросающие уду в реку, и ставящие сети в воде впадут в уныние. И будут в смущении обрабатывающие лен и ткачи белых полотен. И будут сокрушены сети, и все, кто содержат садки для живой рыбы, упадут в духе…» [154]

«Ибо сей день у Господа Бога Саваофа есть день отмщения» [155].

Ормус возмущённо фыркнул. Нога жреца несколько дней назад ступила на землю, куда когда-то ушли из Египта предки нынешних израильтян. Ормус переплыл Чермное море. В селении на берегу, похожем, как брат-близнец, на родное рыбацкое поселение, в условленном месте, нашёл человека по имени Иосия. Посланника из самого Иерусалима, слугу тех, кому собирался служить сам отныне. Свиток, который он держал сейчас в руках, тоже был послан из Иерусалима, вместе со многими другими. Ормусу, избравшему столь странный путь в Иудею, грозивший опасностями и смертью, давали возможность отдохнуть. Но, чтобы времяпрепровождение не было бесцельным, ему прислали свитки. В них, заботливо переписанные писцом, содержались сведения о его родной стране, всё, что можно было почерпнуть из преданий и древних книг о Египте, об отношениях двух стран, о народах Египта и Израиля. Со вчерашнего дня он читал, раздумывал, оценивал. И фыркал — то злобно, то насмешливо, то даже весело. Вызывая недоумение молчаливого посланца, которое тот не осмелился бы высказать вслух, но оно очевидно читалось в глазах.