Олег Фурсин - Барнаша

— Шим‘он-рыбак, — сказал старший над ними, — хорошо, что ты вернулся в свой дом, где ждёт тебя семья. Твоя жена и мать пролили немало слёз, пока ты странствовал со своим Учителем… Скажи нам, кто это с тобой, не Учитель ли ваш с Андреем и сыновей Забда [238], о котором мы столько слышали? Молва не смолкает о чудесах на берегу нашего моря.

Поскольку Иисус молча взирал на вопрошающих, Симон с плохо скрываемым превосходством ответил:

— Да, Раввуни. Йешуа из Н’цэрета со мною.

Однако следующий вопрос поверг его в крайнее смущение.

— Равви ваш не даст ли дидрахмы?

И что следовало ответить, если не это? Он и сказал: «да». Хорош бы он был со своим Учителем и Его чудесами, ответив «нет»!

Только отдавать было больше нечего. И они повернулись спиной к сборщикам, и пошли к дому. Молча, без слов. Лишь переступив порог дома, заговорил Иисус.

— Как тебе кажется, Шим’он? Цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих, или с посторонних?

— С посторонних.

— Итак, сыны свободны; но чтобы нам не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадётся, возьми; и, открыв у ней рот, найдешь статир [239]; возьми его и отдай им за Меня и за себя.

— Хорошо, Раввуни, — ответил Симон — Камень неуверенно. — Так и поступлю, только увижусь с женой и детьми.

Двое детей уже появились в просторной комнате с очагом, служившей, по-видимому, общей для всех членов семьи. Здесь вкушали посланную им пищу, здесь встречали гостей, здесь собирались вечерами у огня, дети — играть, взрослые — для бесед и молчаливого созерцания отблесков огня.

Мальчуган лет шести, личико которого было измазано золой, а одежда в прорехах, смотрел на отца исподлобья, не узнавая. Зато к Иисусу подошёл без колебаний, прижался к нему, ласкаясь.

— Мама плачет, — сообщил он очень серьезно и с грустью. — Мама всё время плачет и сердится на меня.

— Молчи, ты ничего не понимаешь!

Сверкнув на малыша глазами, его сестра, некрасивая смуглая девочка лет восьми с грубыми чертами лица, явно похожая на Симона, подошла под благословляющую руку отца. Но тут же вывернулась, и стала говорить Иисусу быстро и проникновенно, время от времени бросая неодобрительные взгляды на Симона, от чего тот съеживался и мрачнел всё больше.

— Мама плачет, потому что бабушка больна… Она всё время стонет, у неё жар и озноб. Бабушка не хочет есть, мама только поит её всё время водой. Мама говорит, что денег у нас нет, и врач не пойдёт в наш дом. А если бы и пришел какой из милости, так денег на лекарство нет всё равно… Нас кормят соседи, и на том спасибо, а бабушка уже старая, так что если час её придёт — значит, так тому и быть… А как её хоронить? На всё нужны деньги, и полагаться на добрых соседей стыдно. И на кого полагаться, тоже непонятно. Сосед Забда заходит к нам каждый день, и приносит рыбу. Но он уже старый, и надолго в море не уходит, устает быстро. Его сыновья, говорит он, ищут Небесного, земное им уже ни к чему, а он сам, приблизившись к Небесному, вынужден думать о земном. Он так говорит, только я не знаю, что это значит. А бабушка уже не говорит с нами, она так мечется, что мы с мамой привязали её… Мама посылала нашего Йоханана к сестре и братьям. Но пока никто не пришёл и денег не послали. Мама всё плачет, и не знает, что делать, и я тоже не знаю…

Иисус прервал этот поток слов, опустив руку на голову девочки. Он провёл этой рукой по её волосам, потрепал её за подбородок. Величайшее удивление отразилось на её лице, лице ребенка, не знавшего ласки. Она потянулась к Учителю, засветилась вся. А Иисус присел перед ней на корточки, заглянул в лицо.

— Так много забот, так много опускается горя на маленькие плечи… Умолкни, дитя. Я всё слышал, я понимаю. Я помогу. Нет нужды в глухих и слепых родных, порой враги человека — ближние его. Пойдём с тобой туда, где плачут и томятся.

Он протянул ей руку, она доверчиво дала свою. Мимо удивлённого, несмотря на свой долгий опыт общения с Учителем, Симона, они вышли на улицу, а сзади ковылял малыш, его сын. Его недоверчивые, диковатые и дерзкие дети вели себя так, словно Иисус был знаком им с детства, словно не у Симона должны бы они искать защиту и прибежище от всех земных бед, а Учитель был им такой защитой. Его они уже полюбили, своего отца не знали и в общем не любили. Он заботился только о пропитании этих вечно голодных ртов, и делал это без особой нежности, помня лишь свой долг. Симон был пристыжен.

Он пошёл вслед за Учителем и детьми на улицу. Видел, как они поднялись по лестнице, ведущей на кровлю дома. Тёща, горевшая в лихорадке, была устроена на кровле, где прохладно, куда долетает свежий ветерок с моря. Хорошо, что старую женщину привязали, вдруг с необычной для него теплотой подумал Симон. Конечно, он в своё время обнёс кровлю перилами, по закону Моисееву, дабы не навести крови на дом свой, когда кто-нибудь упадет с него [240]. Но перила не слишком высокие, и кто знает, что может случиться с человеком, который не помнит себя в лихорадке?

Он знал, что будет там, на кровле. Учитель присядет возле ложа страдающей женщины. Будет долго и с состраданием смотреть в измученное морщинистое лицо, словно пытаясь разгладить эти морщины, стереть их с лица, увидеть в нём другое, молодое, смеющееся, красивое, каким оно было когда-то. Разглядит, вздохнёт облегчённо. Возьмёт руку, подержит её в своей. Проведёт рукой по лбу, коснётся запёкшихся губ. И будет чудо, чудо выздоровления. И в доме зазвучит властный голос тёщи, она встанет к очагу, чтобы готовить рыбу, что же ещё у них можно приготовить, будет награждать шлепками его неугомонных и плохо воспитанных детей. Будет упрекать Симона, и жалеть вслух свою дочь… Симон вдруг рассмеялся. Пусть так и будет! Он, Симон, не против. Он привык к этому, это часть его жизни, и не самая плохая при этом. Да, было время, он уставал и роптал, но ведь это его жизнь, его удел, его доля! Вот сейчас надо идти к морю с удой, он отведёт лодку на косу, что за городом. Кому, как не ему, Симону, знать, где встречается рыба-мать. Он вдохнет солёный морской воздух, подставит лицо солнцу. Закинет уду, и ждать долго ему не придётся. Рыба поймается, и принесет статир. Так сказал Учитель, а Он не соврёт. И надо бы забросить сеть. Сейчас не лучшее время для ловли, надо выходить в море с раннего утра. Но на счастье Учителя попробовать можно… Им ведь нечего есть, а Он не пожалеет ещё одного маленького чуда для бедной семьи.

Симон вернулся до захода солнца. Выпрыгнул из тяжело нагруженной лодки, с трудом вытащил её на берег. Выбросил на берег сеть, прорванную в нескольких местах. Его старший сын, Иоанн, видевший возвращение отца с кровли дома, уже бежал на помощь. За ним поспевали младшие, радостно перекликаясь друг с другом.