Олег Фурсин - Калигула

— Да, да, конечно, отвечал старик, — целуя руки Калигулы, трясясь всем телом, боясь не угодить.

— Мне нужна драка, понимаешь, надо, чтоб их отвлекли. Всех остальных, кроме этих двух. С ними поступим иначе…

Афр кивал головой, подчеркивая готовность к любым действиям, если они продиктованы Калигулой.

— Ты помнишь ведь, как мы поступали во время охоты на зубра?

Еще бы Афр не помнил! Могучее животное встало перед глазами старика во всей своей красе. Отбить одного от стада, лишить защиты остальных! Тогда маленькие, внешне безобидные и беззащитные животные — люди — получают возможность справиться с великаном. Чтобы потом, у костра, похваляясь подвигами, вонзать зубы в ароматное, дивное мясо, насыщаться им…

Запахи давней охоты коснулись ноздрей старика. Инстинкт, угасший от старости, невостребованный жизнью, просыпался. Впервые за много лет Афр ощущал себя сильным, здоровым, полным энергии.

— Знаешь переулок, за термополой Марка? Тех двоих выгонишь навстречу мне. Там ведь темно, не сразу разглядят. Не успеют опомниться, нарвутся на меня.

— А как же с двумя сразу? Опасно! Не жить мне, несчастному, коли что случится. И ведь правду сказал ты — такая напасть на дом твой, и смерти, и опала… Уж на что отец был героем, казалось, а нашли ему смерть, выискали, да не в бою, где он был равен Марсу…

— Ничего, старик, вот ты сам нашел верное слово, — не в бою! В бою с нами не совладать, вот в чем дело! Я сам только понял, ты помог. Ядом, ссылкой, голодом нас берут. А в бою против нас бессильны. Не бойся за меня. Я справлюсь. Только выгони их на меня, прошу…

Договорившись обо всем, Афр и Калигула поодиночке вернулись в заведение.

Старик вызвал из-за стола давнего соратника своего — как бы угощая его дармовым вином. Посидели, пошептались. Стал было шарить по углам глазами друг Афра, да потерял охоту к тому быстро, поскольку разозленный Афр, вроде бы и в шутку, но вполне чувствительно приложился чашей к его голове. А не верти головой, соображай, что делаешь!

К тому времени племянник сенатора закончил уж петь. Он принимал восторги своих зрителей. Агриппа был довольно краток, учитывая все разнообразие чувств, которое вызвало в нем пение.

— Я не знал, прости. Великий дар тебе от Творца, Господа нашего. Зачем? Кто же на то ответит?! Почему тебе? И этого не скажу. Береги себя. Часто случается, что богато одаренным не удается задержаться здесь, на земле…

Юноша по имени Луций вряд ли постиг глубину этого высказывания. Друг его захлебывался в похвалах. Вторили ему, разливались соловьями остальные. Дядя уже отсчитал положенные, на его взгляд, монеты. Сенатор так привык все вопросы решать в денежном измерении, казалось, другого решения он просто не знает. Он был убежден — за все надо платить, вот и платил без конца. Словно не догадываясь, что есть вещи, которые не купишь. Вот голос и слух племяннику достались просто так…

Калигула выбрался из своего угла. Кивнул напоследок Афру. Тот уже успел под шумок всеобщих похвал вызвать из-за стола бородача. Договаривался с ним, обсуждал тонкости предстоящей охоты. Едва заметно махнул рукой Калигуле. Иди, не беспокойся, сделаю…

Калигула пробирался по темным улицам, едва освещенным факелами. Впрочем, над холмами уже занималась заря, отблески розового окаймляли вершины. Пока доберутся всполохи неверного света до улиц и площадей, есть время. То, что он задумал, должно свершиться ночью…

Он убьет поклонника Друзиллы «ударом Германика», он знал это уже совершенно точно…

Ему не приходилось видеть, как отец наносил свой знаменитый удар. Страшный по силе, еще более страшный по влиянию на душу врага. Говорят, и дикие германцы, в животном безумстве убивающие всех, даже женщин и детей, бессчетное число раз видевшие и творившие смерть врагов, содрогались при виде этого удара в таком же животном ужасе. Безумные глаза убийцы, окровавленная жертва, звук раскраивающихся тканей…

В истории известно немало случаев, когда изобретатель страдал от своего детища более всех остальных. Собственно, так оно и было с «ударом Германика».

Один из немногих легионеров, выживших в Тевтобургском лесу, рассказал Германику о свирепом звероподобном германце, нанесшем этот удар в первые мгновения битвы. И пал от его руки легат Луций Эггий, человек большого личного мужества. Этим, правда, трудно удивить римлян, воевавших с варварами на всем протяжении границ великой империи. А уж здесь, на лесистых равнинах Германии, много их было, героев, обладателей великого мужества. Но легат был очень любим простыми воинами. Он одним из первых достиг высокого своего звания, не будучи представителем римского нобилитета, он был выходцем из плебейской среды. Само происхождение сближало его с легионерами, а уж умение выслушать, помочь, в тяжелую минуту боя прикрыть собственной спиной, непременно, пусть рискуя собственной жизнью, придти на выручку, — все это ценилось, легата не просто любили. Им гордились, его превозносили. Он был чуть ли не единственным, кто мог возражать Квинтилию Вару, и возражал, что главное!

Нужно же было случиться тому, что именно легат был сражен германским великаном во время трагедии, годами потом растравлявшей раны великого Рима. Тевтобургская битва стала знаменем будущих битв, решающим и бесповоротным началом побед над германцами. Так считали многие легионеры. Им было не привыкать к бездарному руководству, они не раз с блеском выигрывали битвы, заранее проигранные приближенными к власти трусами. Тем более ценили они жизни своих братьев, и таких, как легат, любили безмерно. Многие, многие дикари расплатились потом за эту смерть в знаменитом отныне лесу…

Луций Эггий, как всегда, впрочем, был впереди легиона, принявшего внезапный удар германцев. В отличие от Вара, он, казалось, никогда не спал, и первые крики часовых, первые стоны раненых толчком подняли его на ноги, понесли на передовую. Луций Эггий, несмотря на то, что погиб каждый девятый из десяти рядом с ним, двое суток был не только жив, но и сражался. И орлоносец легиона был с ним рядом. Лишь утром третьего дня проклятой битвы случилось то, от чего заплакали давно, казалось бы, окаменевшие сердца легионеров…

Германец на удивление легко отбил мощный удар меча легата, и оказался у него за спиной. Левой рукой прижал римлянина к груди, а правой нанес страшный удар коротким римским мечом снизу. Меч рассек кожаный ремешок, поддерживавший шлем, вошел с коротким шлепком в подбородок. Удар был столь силен, что рука не остановилась, меч пробил свод черепа. Шлем слетел с головы легата, высоко взлетев в воздух. Кровь из расколотого, развороченного черепа фонтаном разлетелась в воздухе, окропила деревья. Но и это не все. Германец потянул меч кпереди, и раскроил лицо легата надвое, вытащив свое страшное орудие тем самым наружу…