Виктор Вальд - Месть палача

Миновав полуоткрытые в спешке ворота дворца василевса, Никифор велел остановиться своим носильщикам и опустить роскошные ноши на камни воротной площади. Размяв отекшие ноги, парадинаст окинул взглядом рослых варягов из дворцовой охраны. Так они и не научились за годы своей службы строиться в ряд и осветлять свои лица в присутствии высокопоставленных чинов империи. Суровые, рубленные топором северные лица, заросшие до глаз рыжими и пегими бородами. Но зато исполнительны и беспрекословны.

Велеть им сейчас схватить этого «синего дьявола» или еще с ним немного поиграть? Забавно даже, как порой резко поворачивается удача. Еще несколько шагов назад, до ворот дворца, Никифор чувствовал себя весьма неуютно – маленьким, уязвимым, беспомощным кроликом перед зубами огромного волка. Зато теперь он вырос до размеров дракона, у которого клык больше, чем рост этого ужасного «синего дьявола».

Этой мысли Никифор даже улыбнулся.

Почувствовав изменение, произошедшие внутри друга юности, Андроник, сокрушаясь, тряхнул головой:

– И почему я не послушал мою Оливию. Первый раз не послушался ее. А ведь слова ее были пророческими. Прав ты Никифор, голова моя большая и пустая.

– И заметь, я всегда прав, – хищно улыбнулся набирающий душевного торжества парадинаст.

Медленно обведя взглядом рослых и умелых в сражениях викингов, Гудо еще плотнее натянул на свою большую голову свой кожаный головной убор:

– Никифор, помни о клятве!

– Помню, – оскалился желтыми мелкими зубами Никифор и отошел к командиру воротной стражи.

– Сейчас нас скрутят и отправят в Нумера, – тоскливо прошептал Андроник.

Гудо промолчал, опустив большие пальцы рук за свой полотняный пояс. Догадавшись, что за этим поясом спрятана смертоносная змея кнута* ( змея – кнут с гибкой рукоятью ), глава корпорации макелариев только нахмурился:

– Боюсь, это нам не поможет.

– Слепой сказал – посмотрим, – с угрозой процедил «синий дьявол».

А Никифор, как ничего не случилось, вернулся с приветливой улыбкой:

– Пошли. Мне и самому интересно, где этот мальчишка.

– Пошли, – спокойно ответил Гудо, и направился вслед неторопливому шагу парадинаста.

– Наверное, тебе будет неинтересно осмотреть дворец. Хотя здесь множество чего занимательного, – не оборачиваясь, спросил Никифор.

– Неинтересно, – ответил «синий дьявол».

– Значит сразу же к делу. Помнится, я велел отвести мальчишку к Василию Теорадису. К нему и пойдем, – опять же не оборачиваясь, уточнил парадинаст.

Велика территория дворца василевса. Множество огромных зданий дворцов для различных случаев, мастерские, казармы, конюшни, склады, кухни. А между ними маленькие парки, крытые портики, манежи и огромные мощенные камнем площади. А еще тот самый огромный парк, по которому в это время прогуливается сам василевс и его свита. Не мудрено заблудиться, отчаяться и пожелать отдохнуть на мраморных скамейках у многочисленных фонтанов. Но Никифор ни разу не остановился. Огромную территорию дворца Никифор знал, как некогда свою маленькую лачугу в многоэтажном доме, из которой выбрался благодаря своим способностям и превратностям судьбы.

Где-то на средине пути Гудо обратился к идущему рядом с ним главе корпорации макелариев:

– А кто этот Василий Теорадис?

Андроник еще ниже склонил и без того склоненную голову:

– Паракимомен нашего василевса. Охраняет сон автократора.

– Постельничий, – понимающе кивнул головой Гудо.

– Постельничий, – подтвердил Андроник, и со вздохом добавил: – И самый главный из евнухов дворца.

– Вот как! – воскликнул Гудо.

На это восклицание беспокойно оглянулся Никифор и тут же успокоился. В нескольких шагах позади его гостей неотступно следовали шестеро стражей из варягов.

Евнухи…. Особая страсть мэтра Гальчини, вывезенная им из глубин Востока. Захлебываясь от восторга и значительно приукрашивая и без того жуткие рассказы, мучитель Гальчини наслаждался тем, как с его несчастного ученика градом котился холодный пот. Изощренно-неожиданный учитель мог любой свой рассказ тут же укрепить конкретным примером или на ком-либо из несчастных узников подземелья Правды, а то и на самом Гудо. Чего можно было ожидать после того как учитель превозносил до небес тот совершенный человеческий материал, как называл он евнухов, а еще более после того, как он же презренно отзывался о тех, кто был лишен мужского начала?

А разве не началось мучительное знакомство юного Гудо с главным палачом подземелья Правды с того, что тот сказал:

– …У тебя нет выбора. Завтра в полдень на рыночной площади я должен был бы прибить гвоздями твой фаллос и мешочек к деревянному помосту и дать тебе в руки нож. Так наказываются насильники и прелюбодеи…

О! сколько раз напомнил мэтр Гальчини своему ученику о том, что он мог бы по собственному желанию стать скопцом. При этом своей же рукою! Никто еще не выдержал жажду, голод, холод и презрение. Все приговоренные в полнейшем отчаянии, кто единым ударом, а кто в тяжких мучениях, в несколько приемов, отделяли фаллос и мошонку, и, заливая ноги и мостовые улиц обильной кровью, бежали, не видя перед собой ничего. Бежали, пока хватало сил и самой жизни. Никто из них не выжил. Это все же была скорая смерть. Как и смерть одного из двух несчастных рабов или добровольцев (такие часто случались) кого опытные лекари превращали в евнухов.

Так сколько же раз напоминал мэтр Гальчини о преступлении единственному ученику? Да столько же раз, сколько и говорил о тех, кто стал жено-мужчинами. Множество раз, ибо историям этим не было конца. Как и не было конца восторгам и проклятиям учителя, едва в его непонятный ум наплывал очередной рассказ об этой стороне неслыханной жестокости.

Что помнил Гудо о евнухах? Да все, и даже большее, ибо многократно был уверен в том, что мэтр Гальчини превратит и его в совершенный человеческий материал, из которого можно вылепить что угодно. Ведь у кастрированного меняется не только тело, но и его характер. Чаще всего он становится беспрекословно преданным, как собака, рабом, лишенным всяких страстей. Этих несчастных непрерывно угнетала внутренняя раздвоенность, их души вечно терзались, разрываясь между неутоленной мужской страстью и женским бессилием, между кротостью и трусостью. Эти рабы были чувственны и робки, кичливы и легкоранимы, надменны, мечтательны и… ленивы. Сохраняя надолго юное лицо, женскую нежность кожи и острую чувственность, некоторые из них становились еще и рабом страстей своих хозяев. Такой порок тянулся от самого императора гордого Рима Октавиана [193].

Куда приятнее была служба евнухов [194]в гаремах, где они, в зависимости от метода их кастрации, исполняли множество служб, в том числе, и как бесплодные любовники на утеху бушующему страстями, интригами и коварством закрытому женскому обществу.