Николай Гейнце - Современный самозванец

«И все женщины таковы, – мелькнуло у него в голове. – И Вера…»

Он постарался остановить эту мысль.

«Завтра она будет со мною, это нежное, эфирное создание, все сотканное из мечты. Завтра я осыплю ее страстными поцелуями, завтра она, робкая, трепещущая, будет в моих объятиях, ее маленькое сердечко будет биться около моего сердца».

Эта перспектива близкого блаженства заставила забыть Николая Герасимовича и прошлое, навеянное этим отделением гостиницы, с Маргаритою Гранпа в его центре и уехавшею Мадлен.

«Мне еще сегодня надо к графу, окончательно условиться», – спохватился он и позвонил.

Явившемуся лакею он приказал дать себе пальто и шляпу.

– Постели мне в кабинете, – приказал он и вышел.

Мысль провести ночь в спальне, где кровать Мадлен была бы перед его глазами, как надгробный памятник погибшей любви, все же была ему неприятна.

«Завтра все пройдет!» – успокоил он себя.

Граф Сигизмунд Владиславович был дома.

Он сидел у себя в кабинете и с легкой усмешкой наблюдал за Иваном Корнильевичем Алфимовым, нервною походкой ходившим по комнате.

Николай Герасимович Савин оказался положительным пророком в начертанном им плане.

Граф Стоцкий действительно убил разом двух, и очень крупных, зайцев, оказав услугу Алфимову-отцу и не возбудив ни малейших подозрений в Алфимове-сыне, который оказался всецело в его руках.

Прямо от судебного следователя Иван Корнильевич поехал к графу Стоцкому.

Тот только что встал, когда резкий, непрерывающийся электрический звонок, раздавшийся в квартире, заставил его воскликнуть:

– Кого это черт несет спозаранку?

Через минуту это недоразумение разрешилось. Перед ним стоял бледный, с блуждающим взором воспаленных, заплаканных глаз молодой Алфимов.

– Что с тобой? – воскликнул, казалось, с неподдельным испугом граф Сигизмунд Владиславович.

– Все кончено, – скорее упал, нежели сел в кресло Иван Корнильевич и, закрыв лицо руками, зарыдал.

– Что такое? Что такое? Расскажи! В толк не возьму…

– Все кончено… Я сознался…

– Кому? В чем?

– Следователю.

– Следователю? Ужели отец… Корнилий Потапович…

– Он меня выгнал.

– Значит, он не жаловался?

– Нет.

– А капитал?

– На него я получу чек.

– И сколько у тебя?

– Восемьсот с чем-то тысяч.

Граф Сигизмунд Владиславович энергично плюнул.

– Дурак!

Это далеко не лестное обращение по его адресу заставило молодого Алфимова поднять голову.

– Что такое, дурак…

– Дурак, значит дурак! – со смехом отвечал граф Стоцкий.

– Я не понимаю…

– И не мудрено, потому что ты дурак…

– Объяснись.

– Чего тут объяснять… У него состояние почти в миллион, он распустил нюни… Я думал, что он, по крайней мере, прижмет тебя и заставит отдать половину, чтобы не возбуждать дело… И отдал бы…

– Отдал бы… – как эхо повторил Иван Корнильевич.

– То-то и оно-то… А тут все-таки благополучно кончилось, а он ревет…

– Хорошо благополучно, на мне тяготеет проклятие матери…

– Бабьи сказки…

Уверенный тон графа Сигизмунда Владиславовича, с которым он разбивал все доводы молодого Алфимова, подействовал на последнего ободряюще, и он начал обсуждать свое будущее.

– Ну куда же мне деваться?

– Как куда?

– Отец приказал сегодня же выехать из его дома.

– Эка невидаль… У тебя теперь деньги есть?

– Тысячи четыре найдется.

– Так о чем же думать… Против меня дверь об дверь освободилась на днях квартира, сними и переезжай.

– Вот это хорошо, очень хорошо. Но как же без мебели?

– О, ты, простота… Мебель поставит мебельщик. Я сам это тебе устрою, а ты поезжай домой, забирай свои собственные пожитки и переезжай пока ко мне. Завтра квартира будет готова, и мы справим такое новоселье, что чертям тошно будет… Не забудь заехать за чеком… А теперь… пойди умойся, а то лицо заплаканное… точно у бабы, а я прикажу позвать старшего дворника.

Граф позвонил и отдал явившемуся слуге распоряжение, а Иван Корнильевич последовал совету своего ментора и, умывшись, вместе с ним вошел в кабинет.

С явившимся старшим дворником дело было сделано в пять минут, он получил плату за месяц вперед и объяснил, что квартира вся вычищена и приведена в порядок.

– Хоть сегодня извольте переезжать, – сказал старший дворник.

– Сегодня и переедут, – заметил граф Стоцкий.

Дворник ушел.

– Ну, теперь поезжай домой, заезжай за чеком и переезжай ко мне, а я оденусь и пойду к мебельщику… Ты полагаешься на мой вкус? В грязь лицом не ударю.

– Конечно, полагаюсь… У тебя бездна вкуса, я это знаю.

– Почему же ты знаешь?

– По твоей обстановке.

– А-а…

Иван Корнильевич простился и уехал.

Лакей молодого Алфимова положительно вытаращил глаза, когда получил от возвратившегося барина приказание укладывать платье, белье и вещи.

Он стоял даже некоторое время в недоумении.

– Слышишь, я сегодня же переезжаю… Надо нанять ломового… Вот адрес…

Он вынул из кармана адрес графа Стоцкого и подал его лакею.

– Сегодня-с? – переспросил слуга.

– Да, сегодня, сейчас.

– Слушаю-с.

Укладка вещей заняла часа два. Иван Корнильевич нервно ходил по своему кабинету и спальне.

В его уме вертелась фраза графа Сигизмунда Владиславовича: «Заезжай за чеком».

Он несколько раз даже решался ехать в контору, но в последнюю минуту отказывался от этого решения.

Ведь чек надо получить от отца лично, а видеться с ним, по крайней мере сегодня, он положительно не мог.

Нервы его были слишком возбуждены.

Глаза то и дело наполнялись слезами, когда он смотрел на за несколько лет привычную для него обстановку дома человека, которого он, по завещанию матери, называл отцом.

«Выгоняют, как… вора…» – с трудом даже мысленно произносил он это страшное слово.

«Вор… и… клеветник…» – продолжал он бичевать самого себя.

«Не легче ли было бы, – думалось ему, – если бы отец совсем не отдал бы денег? Если бы я остался нищим, пошел бы работать и в этом нашел бы себе наказание. Наказание примиряет. А то еще было бы мне лучше, если бы меня посадили в тюрьму, судили и осудили бы».

Такие отрывочные, странные мысли бродили у него в голове в то время, как Василий – так звали его лакея – запаковывав вещи, укладывая в сундук и чемодан белье и платье.

Изредка он задавал молодому барину вопросы, которые отвлекали Ивана Корнильевича от его тяжелых дум, и он отвечал на них.

Когда все было уложено и упаковано и Василий отправился за извозчиком, до кабинета молодого Алфимова донесся какой-то шум, шаги.

Он догадался, что это вернулся отец, и даже сел в кресло закрыл глаза.

«Вот сейчас придет сюда… Опять объяснения, упреки», – пронеслось в его уме.