Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия

…Посеченных ордынцев складывали на ковер. Мамай смотрел, каменея. Глянул белыми от ярости глазами, глянул так, что воины попадали во прах.

— Как смели? Как смели вы! Как смели уступить в бою этим моим московским рабам! Я прикажу отрубить вам головы! Я сниму с вас кожу живьем, дабы научить вас мужеству! — Носком мягкого узорного, с загнутым носом татарского сапога он бил по склонившимся лицам, кричал, брызгая яростною слюной. Наконец побитых воинов уволокли, дабы наказать палками. Мамай пил, крупно глотая, пенистый кумыс и не мог напиться.

— Где Ягайло?! — выкрикнул. — Почто медлит литовский брат мой?

Фрязин-толмач склоняется в низком поклоне:

— Великий князь Ягайло с ратью идет от Одоева. Ему надо меньше полудня, дабы вступить в сражение!

Мамай яростно молчит. Ягайло нужен ему, надобен! Литва должна уравновесить Литву, пусть Ягайло разобьет своих братьев — Андрея Полоцкого с брянским князем! Слишком много литвинов в московском войске коназа Дмитрия! Он бы накричал сейчас на всех, и на Ягайлу, что непонятно медлит, хотя он, Мамай, шлет ему гонца за гонцом, и на этих лживых фрязинов, которые хотя и послали с ним горсть своей пехоты, но что перед лицом собравшихся тьмочисленных ратей эта горсть? Или что-то да значит? Говорят, они ловко бьют своими железными стрелами, всадника пробивают насквозь! Римляне когда-то малыми силами покоряли целые царства. Так ли умеют драться фряги, как их далекие предки? Он глядит подозрительно на угодливо согбенного в поклоне фрязина и молчит. Потом вызывает сына, и на сына глядит подозрительно. Но нет, сын без отца потеряет все! "Сыну я еще нужен", — думает мрачно Мамай. Встряхивая головою, отгоняет давнее настырное видение: Бердибек, задушивший своими руками родного отца. Мамая не смущает чехарда убийств, обезлюдившая ордынский престол. Он только лишь сам не хочет, чтобы его убили, как Джанибека! С тем же страшным, яростным лицом велит сыну вести полки за Красивую Мечу, к Непрядве. Ежели и там Ягайло не присоединится к нему и ежели Дмитрий посмеет перейти Дон, он, Мамай, пойдет в наступление один и сбросит в реку этого московского гордеца вместе со всем его жалким воинством!

Он уходит в шатер, ест и пьет и ночью, так же молчаливо-яростно, имеет женщину из своего походного гарема. Еще ничего не ясно. У русских завтра большой праздник. Успение Мариам. Вряд ли они решатся в этот день выступить! Он отсылает новых гонцов к Ягайле. Он велит поторопить отставших. Он посылает сторожей искать броды на Дону. Но ночью приходит весть, что Дмитрий сам перешел Дон, и не там, где хотелось Мамаю, не здесь, в открытой степи, а выше устья Непрядвы. Ну что ж! Он и оттуда выкурит коназа Дмитрия. Прижмет к реке и уничтожит на берегу!

Мамай посылает нового гонца за упрямым — или трусливым? — литвином. Мамай велит своим эмирам и бекам уряжать полки и выступать. Передовые части уже перешли Непрядву в ее верхнем течении и теперь, в ночной темноте, движутся встречу московскому войску. Мамай одолел себя, он почти спокоен и деловит. То, чего он ждал, — пришло, и медлить нельзя. Раз Дмитрий перешел Дон, медлить нельзя! Завтра, нет, уже сегодня, на заре, урусут будет разбит!

Мамай спит. Всего два-три часа перед рассветом. И всю ночь с ровным, подобным гулу затяжного ливня, топотом идут и идут к Дону, минуя истоки Упы, огибая овраги и мелкие речки Левобережья Непрядвы, бесчисленные и разноязычные Мамаевы рати.

Конечно, отец брал Ягайлу в походы с собою. Кочевой быт, шатры, скудная снедь, изматывающие конные переходы — все это было не внове и все переносимо вполне. Тем паче он ехал теперь как глава великой армии, к которой присоединялись все новые полки подручных бояр и княжат, твердой рукою Ольгерда приученных к повиновению. И все было хорошо до Одоева. Все было хорошо, пока не обнаружилось ясно, что войском надобно руководить, а руководить он не может, не привык за властным родителем своим. И что тайные советы Войдылы надобно нынче исполнять ему самому, а… как? И что баять боярам, рвущимся в бой, чающим добычи ратной, портов, оружия, холопов и коней и уверенным, что в союзе с татарами одолеть Дмитрия не составит никакого труда. Что делать?

Сегодня он впервые разругался с младшим братом, тряс Скиргайлу за отвороты ферязи, кричал придушенно:

— Зачем, зачем ты обещал им?! А ежели теперь, когда до встречи с Мамаем всего ничего — коню на два часа доброй рыси! А что, ежели теперь они не послушают меня и ринут на бой?!

Брат глядел на него безумными круглыми глазами — да ведь за тем и шли? Но Ягайло, отпихнувши Скиргайлу напоследях в груду кошм и затравленно озираясь — не вошел бы кто из холопов, — горячим шепотом не произнес, прошипел:

— Не будь глупцом! Рать надобна нам в Литве против Кейстута с Андреем, а не здесь! Вонючему татарину… Кметей гробить… Мамай осильнеет, горя примем, Подолию у нас отберет! — Все вполголоса, скороговоркою — и тут же, ощерясь, громко: — Кто тамо? Войди!

Вступил литовский боярин, хмуро оглядел молодых князей:

— Гонец к твоей милости!

Ягайло кивнул. Схватя сам, без холопа, накинул дорогую ферязь. И Скиргайло вновь подивил быстроте, с которою брат умел менять обличье лица. Он стоял теперь бестрепетно-гордый. Пропыленному, густо пахнущему конским потом татарину (шестого гонца уже шлет ему Мамай!) надменно кивнул: "Видишь рать?" Толмач вполз в шатер, уселся у ног, переводить речи.

— Не умедлим! Скажи твоему повелителю: мы подтягиваем полки! У нас еще не все подошли! Не все готовы к бою. Но мы не умедлим! Так и передай!

Татарин долго и зло говорил что-то. Толмач, смутясь, переводил глаза с того на другого, не ведая, как пристойнее передать Мамаевы оскорбления литовскому великому князю. Наконец решил не передавать вовсе. Высказал лишь:

— Мамай гневает! Он ждет тебя, господин!

— Пусть начинает бой! — отверг Ягайло, царственно указывая гонцу рукою на выход.

Гонец, бормоча что-то, нехотя покинул шатер.

— Пусть начинают бой… — повторил Ягайло в спину уходящему. — А мы, — он снова оглядел шатер, вперяя взгляд черных, пронзительных глаз в братнин лик, — а мы будем ждать вестей! Вели полкам ставить шатры, да-да! Ставить шатры и варить кашу!

И так хотелось, чтобы послушались Скиргайлы, обошлись без него! Но — не получилось. Не прошло! Понадобилось самому ехать, укрощать бояр и воевод, рвущихся в сечу, самому выслушивать ропот ратных, которые давеча толковали, что, мол, своих православных идем бить, а нынче бубнят, что Ягайло лишает их добычи и зипунов… Воины!

Ехал верхом в сопровождении негустой свиты и ненавидел всех: Дмитрия, Олега, Мамая, дядю Кейстута (каково бы он явил себя в сей трудноте?), воинов своей рати, даже Войдылу, насоветовавшего не ввязываться в сражение… Тем паче чуял противную липкую ослабу во всем теле и холодный пот за воротом при одной мысли о грядущем сражении, прикинув, что ему придет вести в бой свои полки противу сводных братьев, того же Андрея с Дмитрием, и без Кейстутовой надежной помочи… Отчаянно замотал головою: "Не хочу!" И не вели ему Войдыла не ввязываться в бой, Ягайло и сам по себе навряд решил бы выступить сейчас по понуде Мамая!