Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия

Смеркалось. Уже бесстыдно машущие фигуры на заборолах было едва видать, и только в темноте продолжали лететь ругань, плевки и хрипы. Татарские всадники, по зову своих воевод, отъезжали прочь, отступали, как мнилось пьяным московитам. В ночной темноте яснее разгоралось пламя начинающихся пожаров в Занеглименьи… Так прошел и окончил первый день. К великому счастью, москвичи в этот день сами не запалили города.

По мере того как засыпали упившиеся холопы, боярская челядь и городская рвань, а с ними утихал город, слышнее становило слова молитв и церковное пение из храмов, где продолжали молиться и взывать к Господу те, кто не поддался пьяной оргии, охватившей Москву. Уже в полной темноте какие-то угрюмые люди проходили по улицам, молча и зло выворачивали наземь бочки с пивом, били глиняные корчаги. Хмельное текло по мостовой, впитываясь в густую, липкую пыль.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Остей пробудился, когда еще только-только бледный окрас зари коснулся городских стен. Все спало. Он поднял кого мог, велел разжигать костры, кипятить воду.

Тохтамыш с основными силами татар подошел к городу на заре. Узрев огустевшие толпы татар, идущие на приступ, москвичи струхнули. Со вчерашней попойки болели головы, оружие некрепко держалось в руках. Выручили женки. Подоткнувшие подолы, с печатью отчаянной решимости на лицах, они принялись таскать на заборолы камни и ведра с кипятком, увертываясь от стрел, которые сейчас летели сплошным смертоносным дождем. Ответ москвичей был и не горазд, и не дружен. Стреляли абы как, больше увертывались, прячась за каменные зубцы.

Под защитою своих лучников татары уже волочили лестницы, уже приставляли, уже лезли на стены… Явились попы с крестами, совестившие оробелых ратников, прихлынули из города давешние беглецы, коим совсем не хотелось в татарский полон, со стен полетели камни, полился кипяток, тыкали долгими рогатинами лезущих, крюками сволакивали лестницы… Бой длился с лишком четыре часа, отбились.

В эту ночь уже не было такой неистовой пьяни. Фома с Остеем разыскали и наладили добытые в давешних боях и походах на Булгар тюфяки и пушки, уже калили ядра, уже набивали порохом, вперемешку с железным ломом, жерла тюфяков.

С утра следующего дня стены крепости окутались дымом, железный град проламывал панцири и шеломы осаждающих. Лихой горожанин Адам, купец суконной сотни, дравшийся на Дону, с Фроло-Лаврских ворот из фряжского арбалета свалил знатного татарского вельможу. Вызнал ось потом, что княжеского роду. Татары с воплем поволокли мертвого — стрела попала ему в сердце, пробив доспех, — к себе в стан, отступивши от Фроловских ворот до вечера. Так кончился второй день приступа.

Под стеной лежали сложенные друг на друге трупы. Кое-как перевязанные кровавым тряпьем, смертно усталые защитники пили воду, подносимую женками в кожаных, кленовых и дубовых ведрах аж с той стороны, от водяной башни. Лежачие раненые стонали, тоже просили, Христа ради, пить, и уже неясно становило, сколь еще мочно продержаться в толикой труд ноте. Ненавычный к бою ремесленный люд теперь, когда схлынула дурная удаль первого дня, робел, налаживая расползтись по домам, и только воля князя Остея, оружейного мастера Фомы да еще десятка воевод, взявших себе под начало по пряслу стены или проездной башне, удерживали город от сдачи.

В ночь дремали, хоронили трупы, перевязывали и уносили раненых. Три дня осады казались многим уже невесть каким долгим временем.

Опять сказывалось отсутствие старых воинов, приученных к мужеству и терпению.

С заранья двадцать шестого татары начали выкликать воеводу Остея, якобы на переговоры.

— Не езди, убьют! — остерегал Фома. Но князь, надеясь, что отбитые приступы как-то уже образумили татар, отмотнул головою:

— Поеду!

После вызнал ось, что его даже не допустили до встречи с Тохтамышем, зарубили саблями почти в виду городских стен.

И тут вот, когда все висело, как говорится, на ниточке и когда надо было выстоять еще хотя бы три-четыре дня, к Фроловской башне Кремника приблизило новое татарское посольство, среди коего с удивлением узрели москвичи двух русских князей, детей Дмитрия Костянтиныча Суздальского, Василия Кирдяпу с Семеном.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Василий Кирдяпа, после своего быванья в Орде, возвратился домой смурый. О предполагаемом походе Тохтамыша на Москву он не ведал, как и все прочие, и когда татарские рати неожиданно и тайно выступили в поход, устремил, с братом Семеном, вослед Тохтамышу. Татарскую рать настигли они через несколько дней сумасшедшего, с пересаживанием с коня на конь, скока на Серначе, уже в пределах Рязанской земли. Тохтамыш, посмеиваясь, оглядывал братьев-князей, родичей великого князя Московского, пришедших к нему, дабы погубить мужа своей сестры, и милостиво разрешил следовать за собою. Об ордынских переговорах с Кирдяпою Тохтамыш вовсе не упоминал, будто бы их и не было, так что Кирдяпа порою не ведал, кто он новому хану: друг, слуга или почетный пленник? Так, не ведая своей судьбы, дошли они с татарами до Оки, участвовали в грабеже Серпухова, подступили к Москве, и только тут, на второй день осады, потерявши на приступах достаточно много воинов, вызвал Тохтамыш урусутских князей к себе в шатер.

Он сидел скрестив ноги за походным дастарханом, угощая урусутов бараниной. Гладкое лицо хана было чуть насмешливо. Он рассматривал обоих суздальцев, словно приведенных ему дорогих пардусов, выслушивал их сбивчивые речи, кивал. Наконец, когда Василий Кирдяпа отчаялся уже хоть что-то понять, высказал вслух:

— Помогите мне взять Москву! Вы оба!

Братья-князья поглядели один на другого, потом на хана. Семен-таки и не понял враз, о чем речь, — дружина с ними была мизерная. Василий понял и весь пошел красными пятнами нервного румянца.

— Великий хан! — произнес он разом охрипшим голосом. — Пока князь Остей во граде, Москвы не взять! Вызови его к себе, на переговоры словно… — И "убей" не сказалось, подумалось, но так ясно подумалось, что и Тохтамыш понял, внимательно глянул в глаза суздальскому князю и коротко, понимающе кивнул. — А после уж мы… — продолжил Кирдяпа затрудненно. — Сказать надобно, что не тронут никоторого…

— Пей, князь! — ответил ему Тохтамыш, протягивая чашу дорогого иноземного вина. Ордынские вельможи, обожженные боем, один — с перевязанною рукой, глядели на этого урусутского князя, пока он пил вино, все больше и больше запрокидывая голову, молча. И так же молчали, когда суздальцы выпятились вон из шатра, так и не попросивши главного: вернуть им нижегородский княжеский стол с волостью и право на великое княжение Владимирское.

— Успеем! — толковал Василий брату. — Без нас ему все одно Москвы не взять!