Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия

— Таковая судьба грядет и нам, ежели не покаемся, — мрачно подытожил Кирилл, — нету твердости в вере! Понимают ли, где добро, и где зло, и где путь праведный? Ведают ли, что отпавший веры своей попадает в услужение Сатане? Егда начнут братию свою жарить на кострах, жрать человечину, насиловать, пилить пилами и губить младенцев во славу нового бога своего, тогда лишь поймут, ежели не поздно станет уже прийти пониманию!

— Все сии еретицы, реку, — подхватил Федор, — поменяли местами добро и зло, называя добром разрушение, гибель и ложь и, напротив, отвергая устои Божьего миротворения, которые суть: созидание, жизнь и правда!

— Но не можно ли тогда допустить, — медленно выговорил Кирилл, уже почти забывший и про наставника своего, и про сан игумена, как-никак принадлежащий Федору, — не можно ли допустить, что и дьявол участвует в жизнесозидании, уводя в ничто отжившее здесь, на земле?

— Так мыслят многие католики, а богомилы утверждают, что и сам видимый мир создан дьяволом! — горячо возразил Федор.

— Ежели бы было так, — нежданно усмехнулся Кирилл, — выходит, что дьявол, по-ихнему, побеждает сам себя, искушает смертных красою мира и утехами плоти, глаголет, что в этом-то и есть смысл бытия. Наслаждайтесь, мол, берите что надо, мир сей ваш. Ну и берут, и губят. Ибо победа Сатаны — суть полное уничтожение сущего мира, то есть своего же творения. И человек, взявшийся служить по слову Сатаны токмо плоти своей, неизбежно губит окрестный мир. Ты прав, Федор. А допустить, что одоление дьявола доступно человеку без Божьего на то изволенья и помощи, без веры, без церкви, без обрядов сущих, неможно никак!

— Тайна сия велика есть! — высказал старец Михаил с воздыханием, присовокупивши: — Надо работати Господу!

— Как странно, — задумчиво вымолвил Федор после недолгого молчания, — признающие мир, созданный Господом, или, точнее сказать, Господней любовью, берегут окрест сущее и живую тварную плоть по заветам братней любви. Те же, кто почитают Сатану творцом сущего и ему служат, стремятся, напротив, разрушить зримый мир и погубить братию свою! И даже отвергая и Бога, и Сатану, признавая себя самих единым смыслом творения, — есть и такие! — все одно служат Сатане, ибо не берегут, но сокрушают зримое, как бы отмщая сущему миру и себе самим за неверие свое!

Сколь велики и сколь страшны правда Твоя, воля Твоя и провидение Твое, Господи! И воистину, прелесть вкоренилась в латинах, егда Сатану содеяли как бы служителем Господа, а Господа — допускающим зло в человецех, по учению Августина Блаженного о предопределении, сиречь о предназначенности иных смертных к гибели, а других ко спасению, независимо от их заслуг или грехов в этой жизни!

А Сергий молчал. И в молчании его паче слов прозвучало: нам, верным, надобно творить токмо добро. И не превышать себя мудростью паче Всевышнего!

— А что речет его мерность? — вновь подал голос Михаил.

— В послании патриарха Нила, с коим Дионисий нынче поехал во Псков, сказано токмо о симонии, — отозвался Федор.

— Ты чел? — вопросил Сергий, острожевши лицом.

Пеклись хлебы. Сытный дух тек по избе. Высокий голос Федора звучал в полутьме отчетисто-ясно, и уже одетая сажей хлебня приобретала незримо все более облик катакомбного подземелия первых веков христианства, где немногая горсть верных обсуждает судьбу церкви Божией перед лицом гонений от всесильных императорских игемонов. Во все столетия жизни своей не количеством призванных, но токмо высотою духовности победоносна была церковь Христова!

И здесь, из четверых пред сед ящих, един станет памятью и надеждою всей страны, другой освятит пустынножительным подвигом своим просторы Заволжья, основавши знаменитый впоследствии Кирилло-Белозерский монастырь, третий возглавит Смоленскую епископию и будет духовно окормлять град, из коего многие и многие изыдут в службу государям московским, а четвертый, племянник Сергиев, Федор, станет биться в далеком Константинополе за независимость от латинян Русской православной митрополии, продолжая труд покойного Алексия, и окончит дни свои архиепископом града Ростова… А где, на какой скамье, под каким пологом дыма сидят ныне эти четверо, в руках которых грядущие судьбы Русской земли, разве это важно? И разве не к вящему прославлению сих старцев и самого главного из них — преподобного Сергия днешняя сугубая, почти нищенская простота синклита сего?

— Его мерность патриарх Нил пишет многие похвалы Дионисию, — сказывает Федор, — являя его мужем, исхитренным в мудрости книжной и писании. А о прочем лишь то, что отлучающий себя от соборной апостольской церкви отлучается от самого Христа. "Кому, какой церкви отпадаете вы? — пишет святейший патриарх. — Латинской? Но и сия стоит на мзде! Тем сугубейшей, что папа распродает за мзду отпущение грехов, заместивши тем самым самого Господа!"

"Аще ли отлагаетися от церкви виною того, что пастыри на мзде поставлены, то уже и Христа самого отвергаетися, яко еретицы есте. Как же, по вашему слову, Христос днесь на земли церкви не имат, ежели речено Спасителем: "С вами есмь до скончания века!" — Федор, по навычаю тогдашних книгочиев, раз прочтя, запомнил патриаршие послание почти наизусть. — О прочем, глаголет Нил, известит вас епископ Дионисий!

Трое слушателей перемолчали. Старец Михаил, воздохнув, вымолвил:

— Инако рещи, Дионисию предстоит самому обличать во Плескове ересь стригольническую! Излагать каноны, баять о церковных уложениях, о плате за требы и поставление означенной соборными решениями…

— Все не то! — мрачно перебил Кирилл.

— Все не то… — раздумчиво протянул Федор.

И Сергий молча склонил голову, соглашаясь.

— Москвы сие еще не коснулось! — подал голос Михаил.

— Дойдет! — отозвался Кирилл.

— Егда дойдет, станет поздно! — вымолвил Федор.

А Сергий сейчас, мысленно перебирая круг троицких дел монастырских, убеждался опять, что был трижды прав, не позволяя братии ходить по селам за милостыней и не принимая в дарение деревень со крестьянами. Упрекнуть в мздоимстве иноков его обители не может никто и поднесь.

— Синайские старцы жили почасту трудами рук своих! — тихо промолвил он.

Старец Михаил цачал перечислять канонические правила и решения соборов, не забывши и уложений собора Владимирского, как и решений, принятых во время суда над митрополитом Петром, в Переяславле, подводя к той мысли, что "священницы церковью питаются…". Все было верно, и все было опять не то!

Заправилами у стригольников являлись младшие, не облеченные священническим саном церковные клирики. Казненный в Новгороде семь лет назад вероучитель Карп был дьяконом. Стригольническая ересь поселилась и в псковском Снетогорском монастыре, среди тамошней братии. Стригольники действительно вели праведную жизнь, согласную с заповедями Христа, и все они утверждали, что в нынешней церкви "Христос части не емлет", все отрицали священство — мол, начиная с патриарха, вся церковь стоит на мзде, отрицали таинства, покаяние, причащение, литургию, каялись, вместо отца духовного, матери-земле, воспрещали поминать мертвых, ни вкладов давать по душе, ни молитв, ни поминок творить. Устраивали свои служения на площадях, смущая простецов, проповедовали на торжищах и стогнах. И их слушали, и, согласно с их проповедью, проклинали церковное мздоимство, пьянство и блуд монашеской братии, роскошь епископов и самого митрополита.