Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия

Олег, въехавший в город на коне, молча смотрел, как уводили полон, как волочили кули с добром и поставы сукон, катили бочки, несли укладки с дорогою скорой и узорной лопотью. Прикидывал, что одним коломенским добром ополонятся досыти все его ратники. Города было бы все одно не удержать, это он понимал, но хоть сквитались за давешний разор!

Московская подмога подоспела, что называется, к шапочному разбору, когда дочиста ограбленный город весело полыхал, а последние ополонившиеся рязане уже покидали московский берег.

Дмитрий в ярости бегал по терему. Спешно стягивали войска. От Акинфичей в Переяславль-Рязанский мчались гонцы, сорома ради поскорее выкупать из плена московского думного боярина.

…Тут вот и стало Дмитрию опять не до полоненного Дионисия.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Во главе рати (Боброк болел и отнекивался от похода) решено было поставить Владимира Андреича. Федор Свибл и все Акинфичи мотались из веси в весь, заглаживая грех Остея, скликали воинов. Надобилось напасть на Олега внезапно да и в Орду, новому хану, не дать вести о том, что сотворилось тут, на Москве.

Владимир Андреич третьего апреля, сразу же после Пасхи, поскакал к Троице, благословиться у Сергия. Тут-то вот и произошел тот смешной случай с пришлым крестьянином, что из устных преданий попал в Епифаньево Житие игумена Сергия.

К Сергию приходило последнее время все больше и больше народу. Благословиться, попросить совета да и просто поглядеть на преподобного. Брели в лаптях и ехали верхом, робко подавали ковригу хлеба или приказывали выкатывать из возка бочки соленой рыбы, огурцов или грибов, выносили кули с мукою и поставы сукон. По Сергиеву заведению в обители принимали всех и всякий дар с равною благодарностью.

Мужик этот, старик, хозяин зажиточного двора, прибрел в обитель, отстоявши пасхальную службу в Радонеже, где он надеялся увидеть Сергия, и сразу вопросил, здесь ли преподобный?

— Работает на огороде, подожди, — был ответ.

Любопытный крестьянин, однако, не стал ждать, а "приник к скважине": огород был обнесен сплошным плотным тыном из врытых в землю заостренных кольев. Через такую ограду не перемахнет никоторый зверь, ни лось, ни волк, ни медведь, — и увидел Сергия в рабочей сряде, разлезающейся, старой и ветхой оболочине, пегой, еще с тех времен обретенной и пошитой старцем, когда среди дареного сукна оказалось одно плохо покрашенное, с пятном, которое никто не захотел брать. Сейчас эту ризу, в которой игумен проходил лет десять, вразумляя тем, паче словес, свою братию, Сергий донашивал в пору огородных и иных грязных работ.

Привычное для братии оказалось настолько непривычно крестьянину, что он начал ругаться вслух, вообразивши, что над ним решили попросту насмеяться.

— Я пророка узреть пришел! Вы же мне нищего кажете! Бреду издалека, истерялся в дорогах! Мыслил: в честный монастырь попал, а вы глумитесь надо мною, над серым мужиком! Святого мужа видеть хотел! В чести и славе! А у этого ни порт красных, ни иное что многоценная, ни отроков, предстоящих ему, ни слуг, ни рабов, услужающих и честь воздающих мужу сему, но все худостно, и нищо, и сиротинско!

Старика в конце концов вытолкали за ограду, но Сергию, когда он кончил работу, о том донесли, так уж было заведено у Троицы. Сергий, отдавая мотыгу одному из братьи, поглядел устало — в последнее время земляная работа начинала долить, — возразил:

— Он же не к вам пришел, а ко мне! Не делайте этого! — И сам тотчас вышел за ограду, позвал крестьянина и, не сожидая от того ответа, обнял и поцеловал, а затем, поклонившись до земли, пригласил в монастырь.

По случаю ясного и теплого дня для общей трапезы столы накрыли прямо во дворе, и Сергий посадил крестьянина, подведя его за руку, справа от себя за стол. Братия, те, кто ругал мужика, молчали и низили глаза.

Прочли молитву. Сергий неспешно ел, расспрашивая старика, и тот, ублаготворенный добрым приемом, теперь уже доверительно сказывал старцу свою печаль, мол, пришел увидеть Сергия, да вот не довелось!

— Не печалуй! — отвечал преподобный с едва заметным лукавым прищуром в очах. — Здесь у нас милость Божия такова, что никто обделен от нас не исходит! И о чем ты печалуешь, и что ищешь, то тебе Господь в сей час и пошлет!

Старик крестьянин, однако, еще не успел должным образом обмыслить сказанное, как за оградою послышались топот и звяк, отворились ворота, и во двор обители начали заезжать, спрыгивая с седел, ярко разодетые дружинники. Самый невинный грех был у Владимира Андреича: любил погордиться алыми, рудо-желтыми, лазоревыми, вишневыми, изумрудными, шитыми травами и серебром одеждами своей дружины. Торжественный выезд серпуховского князя всегда напоминал издали цветущий сад.

Княжеские бирючи и подвойские живо, под руки, никого не прошая, выпроводили замешкавшегося селянина из-за стола и отволокли посторонь. Владимир Андреич, вступив в образованный дружиною круг, картинно поклонился Сергию до земли. Преподобный благословил князя. Они сели одни, среди раздавшегося круга мирян и иноков.

Прежний крестьянин, суетясь, бегал вокруг, стараясь узреть из-за спин, что же происходит там, внутри, и наконец вопросил кого-то из предстоящих: что там за инок, сидящий с князем?

— Ты пришелец, что ли? — возразил спрошенный — Неуж не слышал ничего о преподобном отце Сергии? Он-то и говорит с князем! — И, не сожидая ответа крестьянина, отворотил взор.

— Отче! — говорил меж тем Владимир Андреич. — Аз есмь к тебе за благословлением! Олега Иваныча рязанского бить идем!

Сергий сидел, утупив очи, и молчал. Серпуховский володетель начал горячо и многословно перечислять все Олеговы шкоды. Сергий молчал, и князь начал все более запинаться, наконец растерянно смолк. И настала тишина. Та, которая бывает в человецех перед великой бедой и в природе перед наступлением бури.

— Не потеряй воинов, князь! — токмо и высказал Сергий, подымаясь с лавки.

Владимир Андреич опустился на колени, принимая благословение преподобного, и словно бы услышал не сказанные вслух, но молчаливо произнесенные слова Сергия:

— Не по истине эта война!

И Владимир Андреич вздрогнул. Поднял недоуменный взор на Маковецкого игумена и густо побагровел. Но прихлынувшее было к сердцу возмущение так же быстро и сникло. Не прав был брат! А игумен Сергий прав! Войны с Олегом затевать не следовало.

— Я воин! — успокаивал он после самого себя. — Думой решали! — А про себя поправился тотчас: "Решали то, почитай, одни Акинфичи. Это им любо сёла на той стороне Оки заиметь! И все одно, должен выступить и победить". С тем и ехал от Троицы. А на душе была смута, и остерегающие слова преподобного не шли из головы: "Не потеряй воинов, князь!"