Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия

Так вот, пока ее нет рядом и не кружит голову похотное вожделение, мог и жену свою оценить по истине молодой Московский великий князь. Ну, а подумав подоле… Подолее подумавши, помечтав, начинал представлять ее себе неспешно и лукаво раздевающейся, она и сорочку скидывала, ложась в супружескую постель, ради стыдных ласк, доводящих Василия до исступления… И уже когда начинал видеть ее всю мысленными очами, сознание мглилось и все зачинало плыть и мреть, словно в тумане хмельном. Тогда уже ничего не понимал, не чуял, кроме одного, зверского: добраться и овладеть! "Неужели и у батюшки с матушкою было такое, тогда еще, давно, до рождения моего?!" — спрашивал себя иногда, заливаясь краскою стыда. Строгий лик матери, полжизни нынче проводящей за молитвою да в заботах о зодчестве церковном, не давал права и подумать о таком! Только раз, и то Святками, когда она с боярынями рядились в личины да в диковинные наряды кудесов, и слышал материн прежний, незаботный, заливистый смех. Но уже воротясь в терем и скидывая потешное платье, была снова пасмурна и строга. Разболокшись, стала перед иконами на колени, долго молилась, верно прося у Господа прощения за участие в языческих игрищах, в которых, однако, и не участвовать не могла: ряжеными ходили все, и от того обычая отстать ей, хоть и вдове, хоть и великой княгине, было не можно.

Василий ходил по палате взад и вперед. На сунувшего было нос Федьку Свибла рыкнул, аки юный медведь, и отцов боярин разом исчез, дабы не нарваться на что худшее.

— Не получился ров, не вышел! Ну и не получился! Теперича будут по Москве его год костерить! Дадено ведь и лесу и тесу тем, у кого хоромы снесли, дадено! Нет, будут его язвить, жалиться боярам будут! Тьфу! А ежели попытаются, как при батюшке, взять Москву? Хоромы им, видите ли, жаль! (Знал, что не прав, и оттого ярился тем более.) Того бы ратника спросить, Ивана Федорова… Кажись, впрочем, его-то двор за Неглинной… Ладно! Не о том нынче речь! И ров тот придумали без ума, ясно было, что вода не пойдет! — Помотал головой. — Положили на совете упорно копать, до осени, хотя иные и предлагали бросить разом… Ладно! Не до того! — И долило, и страшило его не то теперь. — Свадьба сестры на носу, а тут…

Василий уже начинал чувствовать вкус власти, вкус того, что вот: ты приказал, и тысячи людей начинают делать, как тот же ров, и идут полки по наказу твоему. Тьфу! По молодости не понимал иногда, что иной какой безлепицы не содеют и по его приказу. Покойный Данило Феофаныч так точно и поступал. Честь княжью берег, а не давал сотворять какой не-подоби. "И мне, высшему властителю, надобна узда?! — удивленно вопросил себя Василий, вспомнив покойного Данилу. — И еще какая! — честно ответил сам себе. — У отца был владыка Алексий, был Сергий из Радонежа… Что ж, а у меня — Киприан! — возразил молодой князь, вновь заворачиваясь в пурпурную хламиду византийского самомнения. — И бояр толковых хватает: тот же Кошка, да у него и сын растет дельный, и Все-воложи… Да мало ли!" И помимо ненавистного Федьки Свибла хватает советчиков! И все то… И все то даром, ежели он сам не решит, что ему де-ять с Суздальским княжеством и, паки того, с князьями, с дядьями своими: Василием Кирдяпою и Семеном! Прихвостень ордынский! И все то возникает теперь! Теперь, когда шестого мая — почитай, почти месяц тому назад — умер в Суздале Борис Костянтиныч, последний, с кем он, Василий, должен был считаться, даже и сажая его в железа! Но не с братьями матери, предателями, подарившими Москву Тохтамыпгу! Пущай они и дядья ему, пущай, по лествичному счету, имеют… — имели! — право на Владимирской престол… Покойный Дмитрий Костянтиныч отрекся от тех прав на великий стол и за себя, и за них! И Борис Костянтиныч, последний из материных дядьев, умер нынче! И плевал он, Василий, на то, о чем толкуют теперь в Нижнем Новгороде! Пущай толкуют! В городе сидит наместником великого князя Владимирского Дмитрий Всеволож, и пущай сидит! Грабит? Мытные сборы, лодейное и весчее доставляет на Москву исправно! И татарскую дань, и пятно конское… Берет то, что дадено по закону, не более! Это все Акинфичи никак покоя себе не найдут! Белоозеро новгородским воеводам сдали, почитай, без бою, вояки сраные! Свою же волость, Ергу, от погрома не уберегли! А дядьев-предателей надобно из Нижнего отослать куда подале, в Городец, али в Суздаль, али вообще на Устюг… Оттоль уже никуда не денутся! И Тохтамыш не зазрит, не до того ему теперь! Да и… На Кондурчу, к бою, Кирдяпа не поспел? Не поспел! Дак вот пущай татары и помыслят, чью руку держит отай Василий Дмитрии Кирдяпа, старший сын покойного Дмитрия Костянтиныча Суздальского! Сидевший, так же как и он, Василий, в нятьи в Орде! Пущай помыслят! Авось и не станут вызволять князя из далекого Устюга!

Опять скрипнула дверь. Опять мешают думать! Что там еще?! Ожидал увидеть вновь поганую морду Свибла, что изо всех сил удерживал его когда-то в ордынском плену… Но в горницу просунулся Иван Дмитрии Всеволож, красавец, при взгляде на коего Василию почему-то каждый раз вспоминался Краков и заносчивые польские паны в их жупанах и кунтушах…

— Плохие вести, князь! — произнес, до слов самого Василия, намерившего было выгнать Всеволожа, так же как даве Свибла.

— Што там?!

— Отец со скорым гонцом грамоту прислал… — помедлил боярин, и Василий, уже почти догадывая, о чем сказ, гневно шагнул ему встречь. — Василий Кирдяпа с Семеном из Нижнего бежали в Орду!

Горница, лицо Ивана Всеволожа — все потекло, понеслось, заструилось в волнах охватившего Василия бешенства.

— Мерзавцы! Упустили! Догнать!

— Послано уже! — не отступая и не страшась, возразил Иван Всеволож. — А токмо… — Он вновь помедлил, внимательно глядя в побелевшие от ярости глаза молодого великого князя, — а токмо боярина Федора Свибла упреждали о том допрежь… Не внял! С того у родителя и силы ратной недостало! А так бы разом мочно было и задержать… Еще как вести дошли о смерти Бориса Кстиныча! По лестничному праву они ить теперь наследники и Нижнему, и Суздалю с Городцом. Сыну Бориса Кстиныча…

— Грамоту дай сюда! — перебил Василий. — Бояр! Кто есть! Ратных! Догнать беспременно! Воротить! Они в Орде невесть што и наворотят, а нам опять с татарскою ратью дело иметь!

А в дальнем уголке сознания, где-то, как в запечье сверчок: неужто и тут, и с Нижним, как с Новгородом Великим, не выйдет ничего? Какой же он великий князь после того! Софье и то в глаза поглядеть будет соромно! А все Свибл виноват, все Свибловы пакости! Грамота дадена на Нижний ему, Василию, да что с того! Ханскими грамотами нынче можно Муравский шлях мостить!

Дружину сбивали наспех, из тех, кто случился в княжом терему. Иван Федоров не успел даже проскакать до дому, предупредить мать об отъезде. Торопливо заглатывая какую-то снедь, выводили, седлали и торочили коней. Уже через час передовая сторожа мчалась, протопотав по наплавному мосту, в заречье, исчезая в неоглядных лугах, по дороге на Коломну. Суздальских князей велено было похватать и поковать в железа, хотя бы за Сурою. Иная большая рать шла в сугон за передовою сторожей.