Павел Винтман - Голубые следы

Но в наши дни, перед грозой,
Когда невиданным боям быть,
Когда немыслим слов узор,—
Чертовски мужественны ямбы.

Я люблю тебя, мое время,
Не за то, что ты лучше вчерашних.
За винтовки привычное бремя,
За косые полеты шашек.

Пусть мы часто теряем стремя,
Пусть еще далеко до цели,
Я за то люблю тебя, время,
Что умру я не на постели.

Если б я не писал стихов,
Верно, был бы уже командиром.
Я б смотрел на рождение мира
Через пламя ночных костров.

Я бы шел впереди бойцов,
Вел в атаку, в разведку ползал.
Я принес бы большую пользу,
Если б я не писал стихов.

Нет, не зря торжествует охотник,
Поднимая ружье на бегу, —
Остаются в просторах холодных
Голубые следы на снегу.

С этой долей поэту б сравниться,
Как ружье, поднимая строку,
А стихи на холодных страницах —
Голубые следы на снегу.

Дорога торная, дорога фронтовая,
Поникшие сады, горящие стога,
И в злой мороз, и в зное изнывая,
Идти по ней и вечность постигать.

Такая в этом боль,
тоска кругом такая
В молчанье деревень
и в дымном вкусе рос…
Дорога торная, дорога фронтовая,
Печальная страна обугленных берез.

Мне легко ходить по свету,
Шевеля листвою слов,
Мне не надобны советы
Критикующих ослов.

И в боях кровопролитных,
Где дрожат и не ужи,
Мне не надобны молитвы,
Я и так останусь жив.

Если ж путь уже измерен,
Если сочтены года,—
Я хочу упасть, не веря
В то,
что умер навсегда.

Не поймут моей дороги —
Голубой,
как луч сквозь дым,
Люди медленного бога,
Люди маленькой звезды.

Мне снятся распечатанные письма,
И блеск пера на цензорском столе,
И кляксы черные. О, сколько, сколько лет,
Как на сукне зеленом повелись Вы.
И ручка в поисках измен, как
пистолет,
И радость мимо, горе — мимо,
счастье — мимо.
О жесткая войны необходимость,
О сгустки чувств людских
на цензорском столе.

В боях мы не грубеем — только руки,
А сердцем стали, кажется, нежней.
Нас осеняют светлые хоругви
Любви к народу, к родине, к жене.

Без жалоб мы пускаемся в дорогу,
И где-нибудь, на энском рубеже,
Последний шаг мы отдадим народу,
Последний вздох — оставленной жене.

Мы потому уверены в Победе,
Нам потому неведом жалкий страх,
Что юность наша с мужеством —
соседи,
Что нежность наша — ярости
сестра.

Это — город Ташкент,
перекресток далекой разлуки.
Путь к тебе на восток,
мой маршрут убегает на запад.
Над забитым вокзалом —
зимний ветер дорожной разрухи
Теребит, будто флюгер, прокисший,
зачумленный запах.

Оттолкнувшись звонками
от сыпнотифозных плакатов,
Поезд бросился в ночь,
кукарекнув простуженным горлом.
Кто мне может помочь разобраться:
это поезд ли мчится на запад,
Или мир на восток вместе с сердцем
моим непокорным?

Непокорное сердце мое!
Весть из дому, как дар, ожидая,
Мы сквозь битвы пройдем,
завоюем любые твердыни,
Мы пройдем сквозь разлуку, любую беду
побеждая,
Чтоб вернуться к тебе, дорогая моя,
невредимым.

Это будет в Ташкенте, в Москве
иль на занятых землях немечьих…
Я не знаю еще ни минуты, ни часа,
ни года.
Только это свершится на улице
Радостной встречи,
На проспекте Победы,
у площади Счастья народов.

Мы жили странными порядками,
Но все же, все же — хорошо!
Гордились девичьей прядкою,
Искали рифму к «Равашоль».

Все наши песенки под окнами,
Все нарушенья тишины,—
Все это было перечеркнуто
Одним движением войны.

Любимая, пойми тоску мою:
Не страх погибели в бою,
Пойми, о смерти я не думаю
И, если хочешь, не боюсь.

Я болен грустью, как экземою, —
Ведь если даже не умрешь, —
Ни песен наших, ни друзей моих,
Ни молодости не вернешь.

Обыденный день превращается в вечер.
Скамейки еще не успели остыть.
А в парке уже начинается вече
Друзей моих — умных, веселых, простых.

Но ветер и лбы, и скамейки остудит,
Обыденный вечер — обычная ночь…
Но встал человек
в старомодном костюме,
Рукою взмахнул — и обыденность прочь.

Оркестр, в грозу превращающий будни,
С раскатами грома мешающий медь!..
Неужели, ребята, мы больше не будем,
Как летние ливни, в аллеях шуметь?

Идут легионы на запад без страха,
Мне этого мало, мне надо скорей,
Чтоб снова взмахнул своей палочкой
Рахлин
В затихшем саду на высокой горе.

Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед,
Зиму проспав, как медведь в берлоге,
Весною на задние лапы встает
Самая подлая биология.

И сердце, припомнив интимный покой,
Томит соловьем и кукует кукушкой…
Война ведь не только холодный окоп,
Не только патроны, снаряды и пушки.

Есть у войны и другое лицо —
Страшней, чем гримаса ограбленных
дочиста,
Война — это хриплая ругань бойцов
И жуткое женское одиночество.

Нам враг своей кровью заплатит за кровь,
Своею разрухой за нашу разруху,
И взорванным кровом — за взорванный кров…
Но чем он заплатит за нашу разлуку?..

Я не знаю, как писать об этом, —
Маленькая девочка пришла.
И, дыханьем радости согреты,
Рушатся и мысли, и дела.
Ей, конечно же, еще неведом
Давний и нехитрый мой расчет,
Что она назначена полпредом
Даже до рождения еще.
Ей дано, как маяку в тумане
Океана одиноких дней,
Сделать каждую улыбку маме
Постоянной нотою моей.

Не нужно слов. Слова бывают лживы.
Не нужно клятв, произнесенных вслух.
Но если мы с тобою будем живы —
Поверит мир в предназначенье двух.