Татьяна Корсакова - Приди в мои сны

– Откуда это у тебя?

– Это подарок. Отдай.

– Я спрашиваю, откуда?

– Это она мне подарила, Настя. Сказала, что когда-то портсигар принадлежал ее брату, но брат погиб. Там случилась какая-то трагичная история, она не вдавалась в подробности, а я не спрашивал. Мне хватило того, что она подарила мне вещь, которой очень дорожила. Поэтому отдай портсигар, Игнат.

– Ты сказал, она слепая. – На него Игнат не смотрел, водил пальцем по узорам на серебряной крышке. – Почему она слепая? Что случилось?

Виктор понимал, что происходит что-то странное, что все эти вопросы неспроста. Но Игнат спрашивал, и он ответил:

– Был пожар. Кажется, около года назад. Дом сгорел, в пожаре погибли ее родители. Настю вынес из огня Трофим. Он был денщиком у ее отца. Она осталась жива, но ослепла.

Не бывает такого, чтобы человек менялся прямо на глазах, старел, ломался и терял опору. Виктор так думал, пока не взглянул Игнату в лицо.

– А бабушка? – спросил Игнат шепотом.

– Бабушка к тому времени была уже в Перми. Старая хозяйка – это и есть графиня Шумилина. Погоди, Игнат, откуда тебе знать про бабушку?..

Прежде чем ответить, Игнат открыл портсигар, одну сигарету сунул себе в зубы, вторую протянул Виктору. Они закурили и мучительно долго смотрели друг на друга в тусклом свете угасающего дня.

– Она на тебя похожа. – Виктор заговорил первым.

– Она гораздо красивее меня. – Игнат улыбнулся. – Возьми. – Он протянул Виктору портсигар. – Я отдал его Насте, когда попал в тюрьму, сказал, чтобы она подарила его хорошему парню. Видишь, как оно бывает?

– Ты граф Шумилин?

– Был им когда-то очень давно, пока по собственной глупости не накликал беду на самых близких людей. Родители умерли… – Он глубоко затянулся сигаретой, закашлялся с непривычки, сказал с горькой усмешкой: – Кажется, последний раз я курил на сходке бомбистов. Вот такой я был дурак… А они умерли, и с моей любимой сестренкой случилось несчастье. Во всем этом я буду винить себя.

– Они тебя не винили. Настя не винила. Она говорила о тебе с любовью. Твоя семья любила тебя.

Он кивнул, загасил недокуренную сигарету, сказал:

– Пойдем, ты должен мне все рассказать. Нам нужно решить, как быть дальше, где их искать.

Они сидели в кабаке за дальним уединенным столом, больше пили, чем ели, разговаривали. Говорил в основном Виктор. У него оказалось очень много связанных с Настей воспоминаний, каждое из них он бережно хранил в своей памяти. Иногда они прокрадывались в его сны, но про сны он рассказывать Игнату не стал, побоялся получить в морду.

– А Трофим всегда таким был. – Игнат улыбался собственным светлым воспоминаниям. – У него весь мир делится на своих и чужих. Значит, тебя он признал?

– Признал. – Виктор кивнул. – После того как сначала едва не придушил.

– Со мной он тоже строгим был, особенно когда учил драться. А Настю любил, баловал всегда.

– Он и сейчас ее любит. Там, в горящем вагоне, если бы я не пришел, он бы с ней остался. До самого конца.

– Почему ты пришел? – спросил Игнат. – Зачем тебе было жизнью расковать?

– А как иначе? – Виктор посмотрел на него удивленно. – Ты бы тоже пришел.

Игнат не ответил, только кивнул каким-то своим мыслям, разлил водку по стопкам.

– Почему они здесь? – спросил, когда они, не чокаясь, выпили. – Почему моя бабушка жила в Перми эти годы? Ничего не понимаю. Это ведь не из-за меня. Я далеко был. Да и каторга – это не курорт, родных туда с визитами не пускают. Ты не знаешь, как давно они здесь?

– Они не здесь, Игнат. Вот о чем надо подумать.

– Найдем, – пообещал он твердо. – Если сами не сможем, попросим Кайсы. Кайсы знатный следопыт. А мы с тобой поутру в тот дом еще раз сходим, если потребуется, правду силой выбьем.

Не понадобилось. Неприметного вида старичок вырос перед их столом словно из-под земли.

– Насилу вас отыскал, – сказал ворчливо и, не спрашивая разрешения, уселся на пустующий стул. – Кто тут из вас Серовым будет?

– Я. – Сердце забилось чаще, а весь хмель мигом выветрился из головы. – А ты кто такой?

– А я Лаврентий Терентьевич. Вы с Нюркой, внучкой моей, давеча разговаривали, про хозяек ее выспрашивали, денег обещали. – Он хитро сощурился.

– Рассказывай. – Виктор достал из кармана портмоне, но деньги вынимать не спешил.

– Мне бы горло прочистить для начала, умаялся я с другого конца города до вас добираться. Годы мои уже не те.

Виктор сделал знак половому, и через пять минут перед старичком стояли и выпивка, и закуска. Он ел неспешно, с великим аппетитом, а Виктор видел, что Игнат уже теряет терпение.

– Рассказывай, – велел он и положил перед Лаврентием Терентьевичем рубль. – Остальное потом, как расскажешь.

Старичок заграбастал рубль, вытер редкие усы и наконец заговорил:

– Старая хозяйка не хотела, чтобы кто-то знал, куда они съезжают, а вот Настасья Алексеевна все переживала, инженера какого-то ждала. Тебя? – Он посмотрел на Виктора.

– Меня.

– Так она тебя с самой осени ждала, а уже весна на дворе, – сказал старичок с укором.

– Вот он я, пришел.

– Это хорошо, что пришел. Плохо, что опоздал. Но весточку она для тебя все равно оставила, велела передать, что если надумаете ее искать, то искать нужно в Чернокаменске.

– Где? – спросили они с Игнатом в один голос.

– В Чернокаменске. Уезжали они спешно, где станут там жить, пока не знали, но Настасья Алексеевна надеялась, что городишко небольшой.

– Городишко и в самом деле небольшой, – пробормотал Виктор растерянно.

– Почему они так спешно уехали? – спросил Игнат.

– Из-за девочки.

– Из-за какой девочки?

– Из-за девочки, которая старой хозяйке приходится правнучкой, а молодой, стало быть, племянницей. Заболела девочка.

– Погоди… – Игнат подался вперед, сжал руку старика с такой силой, что тот вскрикнул от боли. – Еще раз повтори, что сказал.

– Силища, – проворчал старик, вырывая руку. – Что повторить-то? Анечка, правнучка старой хозяйки, никогда крепким здоровьем не отличалась, хиленькая была девочка. Уж как над ней все хлопотали, чтобы на ноги поставить, а ничего не получалось, то одна хворь, то другая. И так с самого младенчества, все шесть годков.

– Сколько годков? – спросил Игнат, и Виктор снова, второй раз за день, увидел, как может до неузнаваемости измениться человеческое лицо. Таким потрясенным, по-мальчишески растерянным он Игната не видел никогда.

– Да ты никак не только слеповатый, но еще и глуховатый, – проворчал старик. – Сказал же, шесть годков. Родители ее померли, и старая хозяйка специально в Пермь приехала, чтобы присматривать за сироткой, а она слабенькая была. То одни доктора в доме, то другие, а толку никакого. Этой зимой стало совсем плохо, слегла девочка. И видно, что долго не проживет, у меня же глаз наметанный. Только она все живет и живет. Мучается и все равно живет. Старая хозяйка уже перестала на докторов надеяться, позвала в дом шамана.