Татьяна Корсакова - Приди в мои сны

– А была ли она живой? – вдруг спросил отец Айви. – Вы ведь раньше могли встречаться с ней в Нижнем мире, могли разговаривать. Тогда почему она сейчас с тобой не говорит? Почему она мечется в птичьем теле? Она ведь мечется! И не лги! Себе не лги!

Как же ему хотелось солгать и в ложь эту поверить, но не получалось. Вот он здесь, рядом с озером, и браслет на нем, и серебро вскипает в жилах, зовет, а Айви все не приходит…

– Она заблудилась, – сказала Евдокия. – Застряла между мирами и не может до тебя дотянуться. Ты ее видишь, она тебя видит… Вот только все это не взаправду, все это сон, морок. Страж ее забрал, Федя. Или она сама, добровольно к нему ушла.

– Зачем? Зачем ей было уходить?!

– Не держало ее на земле больше ничего. Тебя нет, весточек от тебя никаких, Аким Петрович мертв. И Злотников… мы ведь не знаем, что он с ней сделал, что она чувствовала. А Страж позвал. Его зов может быть очень ласковым, особенно когда собственная жизнь теряет смысл. Он позвал, а серебро в ней отозвалось, заглушило голос разума. И не оказалось никого рядом, чтобы ее удержать. Мы с Августом недосмотрели, опоздали…

– Вы опоздали, а меня вообще рядом не было…

– Не вини себя. Это все судьба-злодейка.

– Я здесь только одного злодея вижу, – сквозь стиснутые зубы протянул Кайсы, и жало ножа угрожающе вынырнуло из рукава его охотничьей куртки. – Вот ты, Игнат, на ноги встанешь, и мы с ним расправимся, с живого шкуру спустим, на кусочки порежем, он у нас с тобой еще умоется кровавыми слезами. – Отец Айви улыбался, а из его черных зрачков на Федора смотрело безумие. Кайсы был намерен сдержать обещание, а Федор собирался ему в этом помочь и знал: когда дойдет до дела, рука его не дрогнет. Только вернет ли это Айви? Освободит ли из призрачной ловушки?

Потерялась между мирами, заблудилась. И ходу ей нет ни в мир живых, ни в мир мертвых. Он не желал верить, но та ничтожная толика серебра, что досталась ему с браслетом, нашептывала – так оно и есть, его ласточка страдает, не в силах обрести покой, потеряв путеводную нить. И раз так, он должен сделать все возможное и невозможное, чтобы ее… нет, не спасти – освободить.

Горло сдавила судорога, и по щекам потекли горячие слезы. Федор вытирал их руками, и кровавые пятна на повязках из темно-красных становились бледно-розовыми.

– Поплачь. – Евдокия гладила его по голове, как маленького, а Кайсы отошел обратно к печи, принялся точить свой и без того смертельно острый нож. На Федора он больше не смотрел, наверное, посчитал его слабаком. Ну и пусть. Он и есть слабак.

– Что с ней станет? – спросил Федор, отворачиваясь к стене, чтобы никого не видеть, чтобы его никто не видел. – Как она там… существует?

Откуда им было знать, если даже он сам ничего не знал наверняка, просто чувствовал!

– Ее можно вернуть?

– Нет. – Евдокия убрала руку с его лба, и в этот миг Федору показалось, что она от него отреклась. Душевная мука сделалась нестерпимой, и он закрыл глаза. – В мир живых ей теперь пути нет, но мы должны что-то придумать, чтобы вызволить ее душу, должны найти способ, Федя.

– Я найду. – Он открыл глаза. – Костьми лягу, но найду.

Сколько он их уже дал – невыполнимых обещаний и клятв? Но эта будет последней, нет у него больше иного смысла жить.

– Мы тебе поможем, – вдруг сказал Кайсы. – Не допущу я, чтобы девочка моя стала нежитью.

– Почему нежитью?.. – Сердце дрогнуло, и воздух застрял в горле.

– Потому что там, где она сейчас, душе тяжело, все светлое из нее выдавливается капля за каплей, и превращается живой человек в бездушную нежить, забывает себя и тех, кого когда-то любил. Время там течет по-другому, но пять лет – это много даже для такой, как Айви.

– Вы сказали, он ее к себе забрал. – Федор перевел взгляд на Евдокию. – Зачем она ему такая, не живая и не мертвая?

– Потому что он сам оттуда, с границы миров. Он сам не живой и не мертвый, он страж между мирами. Так считал Аким Петрович, и мне кажется, что так оно на самом деле и есть. Айви, такая, какая она сейчас есть, вся только для него одного. К предкам уйти не может, к тебе вернуться – тоже. Вся сила ее, весь свет, только для него одного. Думаешь, ему там света не хочется? Чтобы не по ночам, не в полную луну урывками, а постоянно?

– Хочется. – Евдокия спрашивала Федора, а ответил Август. – Я вот только понять не могу, какой свет ему нужен и зачем.

– Вы его слышите?

Можно было не спрашивать. Желтоглазый, однажды вцепившийся в человека, больше того уже не отпускал.

– Слышу. – Август кивнул. – Башню видел? Это моих рук дело. Ты еще многого не знаешь, Федор. О многом мы тебе еще рассказать должны.

– Потом, – оборвала его Евдокия и посмотрела на Федора строго, как в давние времена. – Ты еще слишком слаб, отдохнуть тебе нужно.

Он не хотел отдыхать, он хотел услышать всю правду, до последней крупиночки, но что-то такое было в отварах, которыми его потчевали. От них клонило в сон, а боль становилась не такой острой. И боль телесная, и боль душевная.

– Ты устал, – сказала Евдокия, и Федор ей поверил: да, он устал, и если нельзя умереть, то можно хотя бы уснуть. И кто знает, не прилетит ли к нему во сне ласточка…

Мысли становились медленными и неповоротливыми, а свет от свечей все слабел и слабел.

– Мы с Августом придем к тебе завтра, – журчал в наползающей темноте голос Евдокии. – Нам с тобой еще о многом нужно поговорить, а теперь спи…

Сердце Евдокии обливалось кровью. Она думала, что больнее, чем было, не станет, что с этой мукой она уже свыклась и почти смирилась, что бы там ни говорили Август и его доктора. Но вот затянувшаяся рана снова открылась и закровила.

Бедный-бедный мальчик… Как же Евдокия обрадовалась, когда глухой предрассветной порой в ее дверь постучался Кайсы! Он проскользнул во двор бесшумной тенью, и даже верный Рыжик ничего не почуял, не подал голос, не предупредил хозяйку о нежданном госте. Постарел?

Кайсы стоял на пороге в низко надвинутой на глаза волчьей шапке, но Евдокия его все равно тут же узнала.

– Пришел, – сказала вместо приветствия.

– Пришел. – Он так и не решался войти внутрь. Или просто не хотел.

Они расстались плохо. Евдокия не могла простить Кайсы, что после смерти Сони он ушел, бросил маленькую дочку. Ветер, как есть ветер… Не удержать его, не привязать. У Сони получилось, а больше никому не дано.

– Письмо получил? – Снаружи тянуло холодом и сыростью. Евдокия куталась в шаль, но гостя в дом не звала. В последнее время Август спал совсем плохо, лишь под утро забывался тревожным, хрупким сном. Она не хотела будить мужа. И знакомить с Кайсы тоже не хотела.

– Получил. – Он кивнул, и волчья шапка сползла еще ниже. – И поручение старика выполнил.