Александр Дюма - Двадцать лет спустя. Часть 2

Глаза нищего засверкали от жадности, которую он постарался скрыть.

— Сегодня вечером, сударь, — отвечал он, — все будет готово.

Он отнес свой стул в церковь, поставил рядом с ним ведро, положил кропило, окропил себя святой водой из каменной чаши, словно не доверяя той, что была у него в ведре, и вышел из церкви.

До шести часов коадъютор побывал везде, где ему надо было, и возвратился в архиепископский дворец.

Ровно в шесть ему доложили о кюре прихода Сен-Мерри.

— Просите, — сказал коадъютор.

Вошел кюре в сопровождении Планше.

— Монсеньер, — сказал кюре, — вот тот, о ком я имел честь говорить вам.

Планше поклонился с видом человека, привыкшего бывать в хороших домах.

— Вы хотите послужить делу народа? — спросил его Гоцли.

— О, конечно, — отвечал Планше, — я фрондер в душе. Монсеньер не знает, что я уже приговорен к повешению.

— За что?

— Я отбил у слуг Мазарини одного знатного господина, которого они везли обратно в Бастилию, где он просидел уже пять лет.

— Как его зовут?

— Монсеньер хорошо знает его: это граф Рошфор.

— Ах, в самом деле, — сказал коадъютор, — я слышал об этой истории. Мне говорили, что вы взбунтовали целый квартал.

— Да, почти что так, — самодовольно произнес Планше.

— Ваше занятие?

— Кондитер с улицы Менял.

— Объясните мне, как, при таком мирном занятии, у вас возникли такие воинственные наклонности?

— А почему вы, монсеньер, будучи духовным лицом, принимаете меня со шпагой на бедре и шпорами на сапогах?

— Недурной ответ, — произнес Гонди со смехом. — Но знаете ли, у меня, несмотря на мою рясу, всегда были воинственные наклонности.

— А я, монсеньер, прежде чем стать кондитером, прослужил три года сержантом в Пьемонтском полку, а прежде чем прослужить три года в Пьемонтском полку, был полтора года слугой у господина д’Артаньяна.

— У лейтенанта мушкетеров? — спросил Гонди.

— У него самого, монсеньер.

— Но, говорят, он ярый мазаринист?

— Гм, — промычал Планше.

— Что вы хотите сказать?

— Ничего, монсеньер. Господин д’Артаньян состоит на службе, и его дело защищать Мазарини, который ему платит, а наше дело, дело горожан, нападать на Мазарини, который нас грабит.

— Вы сметливый малый, мой друг. Могу ли я на вас рассчитывать?

— Кажется, — отвечал Планше, — господин кюре уже поручился вам за меня.

— Это верно, но я предпочитаю, чтобы вы сами подтвердили это.

— Вы можете рассчитывать на меня, монсеньер, если только речь идет о том, чтобы произвести смуту в городе.

— Именно о том. Сколько человек можете вы набрать за ночь?

— Двести мушкетов и пятьсот алебард.

— Если в каждом квартале найдется человек, который сделает то же самое, завтра у нас будет настоящее войско.

— Без сомнения.

— Согласны вы повиноваться графу Рошфору?

— Я пойду за ним хоть в ад, — говорю без шуток, так как считаю его способным туда отправиться.

— Браво!

— По какому признаку можно будет отличить друзей от врагов?

— Каждый фрондер прикрепит к шляпе соломенный жгут.

— Отлично. Приказывайте.

— Нужны вам деньги?

— Деньги никогда не мешают, монсеньер. Если их нет, то можно обойтись, а если они есть, то дело пойдет от этого быстрее и лучше.

Гонди подошел к сундуку и достал из него мешок.

— Вот пятьсот пистолей — сказал он. — Если дело пойдет хорошо, завтра можете получить такую же сумму!

— Я дам вам, монсеньер, подробный отчет в расходах, — сказал Планше, взвесив мешок на руке.

— Хорошо. Поручаю вам кардинала.

— Будьте покойны, он в надежных руках.

Планше вышел. Кюре с минуту задержался.

— Вы довольны, монсеньер? — спросил он.

— Да, этот человек показался мне дельным малым.

— Он сделает больше, чем обещал.

— Тем лучше.

Кюре догнал Планше, который ждал его на лестнице. Через десять минут доложили о кюре св. Сульпиция.

Едва дверь отворилась, как в кабинет Гонди вбежал граф Рошфор.

— Вот и вы, дорогой граф! — воскликнул коадъютор, протягивая руку.

— Итак, вы решились наконец, монсеньер? — спросил Рошфор.

— Итак, вы решились наконец, монсеньер? — спросил Рошфор.

— Я решился давно, — отвечал Гонди.

— Хорошо. Не будем тратить слов. Вы сказали, и я вам верю. Итак, мы устроим Мазарини бал.

— Да… я надеюсь.

— А когда начнутся танцы?

— Приглашения разосланы на эту ночь, — сказал коадъютор, — но скрипки заиграют только завтра утром.

— Вы можете рассчитывать на меня и на пятьдесят солдат, которых мне обещал шевалье д’Юмьер на случай, если они понадобятся.

— Пятьдесят солдат!

— Да. Он набирает рекрутов и одолжил мне их; на тот случай, если по окончании праздника среди них окажется нехватка, я обязался поставить недостающее количество.

— Отлично, дорогой Рошфор; но это еще не все.

— Что же еще? — спросил Рошфор, улыбаясь.

— Куда вы дели герцога Бофора?

— Он в Вандоме и ждет от меня письма, чтобы возвратиться в Париж.

— Напишите ему, что уже можно.

— Значит, вы уверены, что все пойдет хорошо?

— Да, но пусть он спешит, ибо, как только парижане взбунтуются, у нас явятся, вместо одного, десять принцев, которые пожелают стать во главе движения. Если он опоздает, место может оказаться занятым.

— Могу я говорить от вашего имени?

— Да. Конечно.

— Могу я ему сказать, чтобы он на вас рассчитывал?

— Несомненно.

— И вы передадите ему полную власть?

— Да, в делах военных, что же касается политики…

— Все знают, что он в ней не силен.

— Пусть он предоставит мне самому добиваться кардинальской шляпы.

— Вам ее хочется иметь?

— Раз я уже вынужден носить шляпу, фасон которой мне не к лицу, — сказал Гонди, — то я желаю, по крайней мере, чтобы она была красная.

— О вкусах и цветах не спорят, — произнес Рошфор со смехом. — Ручаюсь вам за его согласие.

— Вы напишете ему сегодня вечером?

— Да, но я лучше пошлю гонца.

— Через сколько дней он может явиться?

— Через пять.

— Пусть явится. Он найдет большие перемены.

— Желал бы я этого.

— Ручаюсь вам!

— Итак?

— Идите соберите ваших пятьдесят человек и будьте готовы.

— К чему?

— Ко всему.

— Какой у нас условный знак?

— Соломенный жгут на шляпе.

— Хорошо. До свиданья, монсеньер.

— До свиданья, дорогой граф.

— А, Мазарини, Мазарини, — повторял Рошфор, уводя с собой кюре, которому не удалось вставить в разговор ни одного слова, — ты увидишь теперь, так ли я стар, чтобы не годиться для дела!

Было половина десятого, и коадъютору требовалось не меньше получаса, чтобы дойти от архиепископского дома до башни св. Иакова.