Борис Минаев - Мягкая ткань. Книга 1. Батист

Правоверные католики. Им не хватает воскресной мессы, проповеди и причастия. Они собирают деньги на добрые дела, молятся, ведут длинные разговоры. Туда, в библиотеку, приходят женщины, у которых есть свободное время, благочестивые мужчины. Может, и этот «язвенник» туда ходит. Они говорят о Боге.

Бог – это Тот, Кто на нас всегда смотрит.

Даня попробовал посмотреть на себя Его глазами. Неожиданно это легко у него получилось. Даже немного перехватило дыхание.

В комнате было тихо, солнце заливало противоположную стену, другая, деловая часть помещения была заботливо прикрыта плотными шторами.

Беспощадное горячее солнце создавало в комнате необычное освещение. Каждый предмет переливался, как бы подвешенный в воздухе. Нарядно блестели мухи, ползающие по потолку. Пылинки танцевали в луче, проникающем через всю комнату как послание. Газета у Дани в руках отбрасывала нежный белый отсвет. Это переплетение света, теней, яркой внутренней энергии каждого предмета проникало щемящим чувством куда-то внутрь – и Даня подумал: это Бог.

Мгновение было практически конечным. Дальше можно уже не жить. Большей правды об этом свете все равно не узнаешь.

Даня вздохнул. Куда запропастился этот зануда?

Но в комнату уже входили «язвенник» и недовольный метранпаж в черном фартуке. Вот как звали метранпажа, Даня запомнил навсегда: мсье Жорж. Веселое, звучное имя…

– Что вас интересует, молодой человек?

– Как будет выглядеть мое объявление… – спокойно сказал Даня. – О заплыве через Ла-Манш.

Метранпаж посмотрел на него удивленно. Секунду подумал:

– Пойдемте со мной.

В подвале, где стоял ручной линотип и располагалась печатная машина, пахло свинцом. На столе с набором, прямо рядом с рамой, в которую загружались по мере поступления газетные столбцы, задорно торчала бутылка с пастисом.

– Хотите? – предложил метранпаж.

Даня отрицательно качнул головой.

– Вредное производство, – ухмыльнулся метранпаж. – Свинец. Начальство не возражает. А верней, оно почти сюда не заходит.

– Начальство – это он? – спросил Даня, имея в виду «язвенника».

– Нет. Он – это персонал. Газета принадлежит вдове нашего редактора. Редактор умер два года назад. Боюсь, что она его отравила. – Метранпаж густо захохотал и налил пастис в маленькую рюмку. – Вы из Москвы? Петербурга?

– Нет, из Одессы.

– А! Знаю!

– На самом деле мои родители из Харькова, – торопливо добавил Даня.

Он чувствовал, что разговор плавно идет куда-то не туда. Сейчас речь опять зайдет о том, что жизнь – драгоценная штука.

– Не бойтесь, я не буду вас отговаривать, – насмешливо сказал метранпаж, словно угадав его мысли. – Вы не самоубийца, я же вижу. Плывите себе на здоровье. Ну-с, вы хотели посмотреть…

Он торопливо махнул еще одну рюмку, поставил стул на стол, забрался на него и достал из огромного высокого шкафа – Даня, кажется, вообще никогда такого не видел – альбом с подшивкой газет.

Листая их, переворачивая огромные страницы, метранпаж иногда фыркал, иногда коротко смеялся. Воспоминания доставляли ему удовольствие.

– Мы не вырезали их в особую папку, – пояснил он. – Но я помню год и месяц, когда было несколько заплывов. Взгляните.

Он отдал альбом Дане и пошел к своему рабочему месту.

Даня начал внимательно читать. От волнения буквы слегка дрожали и расплывались перед глазами.

«Месье Дуайот объявляет о своем намерении переплыть Ла-Манш 12 июля 1895 года и просит друзей и родных прибыть в условленное место к 10 часам утра этого дня. Да здравствует Франция!»

«При чем тут Франция?» – недоуменно подумал Даня. Смог бы он написать: «Да здравствует Россия!»? Нет. Да и не нужно. Все-таки этот Дуайот какой-то глупый малый, хотя такой отчаянный патриотизм делает ему честь, конечно.

«Трое опытных пловцов объявляют о заплыве, который состоится завтра, и о своем совместном решении переплыть во славу Мари, Лизи и Аннет пролив к 12 часам дня».

Нет, подумал Даня. Это тоже слишком. Да еще и втроем. Справляться с этим он бы предпочел в одиночку.

– Буквы будут такие же? – осторожно спросил Даня у метранпажа.

– А что, не нравится? – спросил он, сняв очки.

– Нет, отлично, – сказал Даня. – Просто не хотелось бы траурной рамки. Что-нибудь повеселее.

И он показал рамку, окружавшую объявление троих храбрецов, посвятивших свой заплыв Мари, Лизи и Аннет, – игриво-овальную, с этаким вензелем наверху. Метранпаж кивнул. Видно, за девятнадцать прошедших лет макет газеты и ее оформление ничуть не изменились. Как это славно.

– Вы выбрали неудачный год, молодой человек, – вдруг сказал метранпаж, когда Даня уже собрался уходить.

– Почему?

– Может начаться война. – Метранпаж посмотрел на него со значением. – Со дня на день. Мы уже готовим передовую статью. Больше того, она уже набрана.

– О господи! – выдохнул Даня. – Так скоро?!

– Да. Лучше бы вам отложить.

– Нет, – сказал Даня. – Я уже решил.

– Ну что ж, желаю удачи.

Почему-то совсем не хотелось уходить отсюда. Здесь было уютно. И даже война почему-то не пугала так сильно. Даня вдруг понял, что вообще не может заставить себя думать о ней.

– Скажите… А вот эти трое безымянных молодцов… Они посвятили свой заплыв трем девушкам. Вы не знаете, с ними потом все было в порядке? – поинтересовался он.

– Не помню. Извините. Не осталось в памяти. Думаю, да. Но не уверен.

– Счастливого вам дня, – пожелал Даня и медленно поднялся в контору.

«Язвенник» оживленно разговаривал с какой-то дамой и лишь сухо ему кивнул. Когда Даня уже взялся за ручку двери, он спохватился и крикнул:

– Объявление выйдет завтра, мсье Каневский!

Теперь Дане предстояло составить почасовой план .

Он придумал это давно. Невозможно будет просто плыть поперек пролива. Его движение должно быть подчинено графику. Даня уже успел совершить здесь несколько пробных заплывов и понял, с какой примерной скоростью двигается в ту или иную погоду, при том или ином ветре. Он замерял пульс, поскольку от него зависела частота дыхания, тщательно следил за усталостью мышц, однажды свело ногу после трех часов, он долго лежал в воде, пытаясь понять, отчего так случилось.

Но самое главное – он как бы превращал свой мозг в часы. Делал он это так: отмечал время начала прогулки и, когда проходил, по его мнению, один час, доставал ручной хронометр и смотрел, насколько ошибся. Каждый день результаты становились все точнее.

Порой он оставлял на берегу Мари с хронометром в руках. Ей было дико скучно, но она понимала, что это необходимо.

– Ошибся! Ошибся! – вскрикивала она, когда он вылезал из воды. – Ты сказал, что тебя не будет ровно два часа. Еще только час пятьдесят.