Мария Воронова - Сестра милосердия

— А я, наоборот, не могла предположить, что меня выпустят, — заметила Элеонора едко. — Прошу вас, расскажите, где дядя с тетей.

— Высланы, — рубанул Костров, — и это все, что я мог сделать. Петра Ивановича взяли неделю назад. Знаете, там что-то серьезное хотели раскрутить, мне пришлось все связи задействовать, чтобы остановить этот маховик. Да и то… Если бы ваш дядя не был гениальным хирургом…

Он махнул рукой.

— В общем, убедил, что трудовому народу больше пользы будет от живого Петра Ивановича, чем от мертвого. Простите… Удалось даже добиться, чтобы они уехали как свободные люди. Просто перевели человека на другое место работы, бросили, так сказать, на усиление. Профессор Архангельский отправился в Архангельск. Такое вот своеобразное чувство юмора у чекистов.

— Спасибо вам!

— Да не за что, ей-богу. Кстати, Ксения Михайловна просила меня передать вам пасхальный рецепт. Она сказала, это очень важно.

— Что?

— Да, она сказала, сейчас это покажется вам глупостью, но потом вы поймете, что это очень важно.

Костров вышел и сразу вернулся с пухлым конвертом. Кроме бумаг в нем обнаружилось еще кольцо, одно из самых ценных среди оставшихся после экспроприаций. Зачем тетя передала его ей? Ведь ясно, что в ссылке им понадобятся средства!

— Они обещали написать, как только устроятся на новом месте. Так что мы с вами их не потеряем. В городской больнице Петра Ивановича уже ждет место хирурга. Я позвонил в тамошний горком, у меня там служит старый боевой товарищ, он обещал принять профессора соответственно его заслугам. Думаю, все у них сложится хорошо, и вы сможете навестить своих родных. Никакой трагедии не произошло. Насколько я знаю Петра Ивановича, его там весь город быстро станет боготворить. Так что не расстраивайтесь так уж сильно.

Элеонора рассеянно кивнула. Во всем плохом можно найти хорошее, так, кажется? Но Архангельские уже немолоды, ослаблены голодом, каково им будет на севере? Как они привыкнут к перемене климата? И, наверное, тонюсенькая нить, связывающая их с дочерью, оборвется совсем. Где Лиза найдет оказию в Архангельск, даже если узнает о переезде родителей? Вся надежда только на нее, Элеонору. Значит, ей необходимо жить…

— Господи, что это у вас на лбу? — вдруг воскликнул Сергей Антонович, прервав ее размышления. — Вас что, били?

Элеонора усмехнулась:

— Немножко, — большим и указательным пальцем она показала «немножко».

— О!

— Ничего. Если это так необходимо для счастья человечества, ничего, пусть.

Сочувствие и боль ясно читались на открытом лице Кострова. Так же, как и замешательство. Он не знал, как ей помочь, впрочем, Элеонора тоже этого не знала.

— Знаете что? Я сейчас нагрею воды и уйду на работу. А вы располагайтесь на половине Архангельских, отдыхайте, сколько хотите. А надумаете уйти, просто захлопните дверь. Хорошо? Ну а потом, когда вы оправитесь, мы с вами все обсудим.

Она пожала плечами.

Ванна не принесла ей облегчения. Элеонора яростно терлась мочалкой, потом долго сидела в воде, пока та совсем не остыла, но чувство отвращения к самой себе никуда не уходило.

Она прошла по опустевшим комнатам Архангельских. Уезжать пришлось в спешке и налегке, поэтому вся мебель осталась на своих местах. В горке стоял сервиз, который чрезвычайно нравился Элеоноре в юности. Рисунок просто завораживал ее. Но сейчас все эти брошенные второпях вещи только усиливали тоску.

Щепетильный Костров сказал, что Ксения Михайловна все просила передать ей, но Элеонора подумала, что это будет сродни мародерству. Она сказала Сергею Антоновичу, что к нему, вероятно, никого не подселят из-за высокого положения, а раз он будет пользоваться комнатами, пусть пользуется и обстановкой, пока у Архангельских не наладится жизнь.

Она только проверила, не оставила ли тетя каких-то личных предметов, не предназначенных для посторонних взглядов. Не нашла ни бумаг, ни писем.

Две стены в большой комнате были полностью заняты стеллажами с книгами. Естественно, Петр Иванович не смог взять их с собой. Что делать с этой прекрасной библиотекой? Ну, художественную литературу пусть Костров читает, а медицинские книги? Тут есть настоящие сокровища. Не следует ли передать их в какую-нибудь общественную библиотеку, чтобы они не пылились без дела, а приносили пользу? Вдруг дядя сам хотел бы этого? Тут Элеонора вспомнила, какая публика собирается нынче в общественных библиотеках, и отказалась от этого плана. Пустят на самокрутки, в лучшем случае так испортят страницы, что книгу будет противно взять в руки. Нет, пусть стоят, ждут своих читателей.

Эти мелкие житейские мысли немного отвлекали ее от горя. Главное, Петр Иванович с Ксенией живы! К сожалению, ее не было рядом в самые трудные часы, но она сделает что может: постарается, чтобы не прервалась связь Архангельских с Лизой и позаботится об их имуществе.

Для нее все кончено. Но раз не хватило сил погибнуть, защищая свою честь, придется жить дальше, а единственный способ жить, когда не осталось надежды, это выполнять свой долг и поменьше сокрушаться о том, что могло бы быть.

«Спокойствие и действие, — сказала себе Элеонора, захлопывая дверь Костровской квартиры, — действие и спокойствие».

В госпитале ее ждал еще один удар, который, впрочем, не был неожиданным. Ее уволили. Знаменский сначала посмотрел на свою старшую сестру как на привидение, потом просиял, но быстро сник и сообщил ей грустную новость.

— Но я освободилась, у меня и справка есть. Вот, извольте. Нельзя ли восстановиться?

— Пойдемте к начальнику. Я очень хочу, чтобы вы вернулись!

Начальник был мордатый и грузный человек с такими значительными повадками, которые свойственны только тупости.

Эта гранитная мощь тупого апломба производила сокрушительное, но очень кратковременное впечатление. После пятиминутной беседы с профессором Бесенковым любому становилось ясно, что перед ним дурак, и даже самые отъявленные спорщики пасовали, поддерживая в Бесенкове мнение, что он очень умный и может убедить кого угодно.

Элеоноре всегда везло на коллег и на руководителей, поэтому назначение Бесенкова ее обескуражило — как служить под началом такого идиота? Он же все развалит своими абсурдными распоряжениями. Но опытные люди объяснили, что достаточно делать две вещи: соглашаться со всеми его приказами и поступать по-своему. И работа не страдает, и начальник доволен собой, что у него так прекрасно все налажено.

Ради своего операционного блока Элеонора старалась так и поступать, но Бесенков все равно сильно ее недолюбливал. Он требовал не четкого исполнения приказов, а раболепия, что для Элеоноры было просто невозможно.

Разумных объяснений его возвышению при большевиках не было. Петр Иванович говорил, это потому, что вообще время такое, вылезла вся серость и дрянь, а Знаменский считал Бесенкова стукачом чекистов и предостерегал, чтобы не болтали при нем лишнего.