Мария Воронова - Сестра милосердия

Элеонора так удивилась, что поначалу не поверила своим глазам: уж не почудилось ли ей? Но Кропышев, словно отвечая не ее немой вопрос, повторил свой непристойный жест.

— Простите, вы случайно коснулись… — сказала она негромко, надеясь, что доктор поймет ее и быстро перемоется.

— Я не собираюсь заново травиться из-за ваших галлюцинаций, — оборвал ее Кропышев и протянул руки за халатом.

— Я совершенно точно видела, что вы коснулись… — она не могла вслух уличить его, что он коснулся собственного лица, это было слишком позорно. — Перемойтесь, пожалуйста.

— Не собираюсь!

— Я не могу дать вам халат, пока вы не перемоетесь!

Дальше последовал любимый аргумент всех тупиц: «да что вы себе возомнили?» — и предположение, что она сводит с ним личные счеты за справедливое внушение. Элеонора спокойно, все же больной был в сознании, ответила, что она всего лишь выполняет свои обязанности.

Неизвестно, чем бы это кончилось, но санитарка позвала Крылова, который мирно писал истории в ординаторской. Он пришел, послушал, полистал историю и прооперировал, потратив на это десять минут и ни одного слова.

История получилась некрасивая, прежде всего из-за пациента. Что он подумал о порядках в академии? Но она не могла допустить к столу хирурга с необработанными руками! Тем более что помыться заново ничего не стоило. Пупочная грыжа — это не кровотечение, когда счет идет на секунды и можно закрыть глаза на кое-какие условности. И она не позволила себе грубости, говорила почтительно. Что делать, если доктор такой дурак?

Человек, в голове которого было бы хоть на один нейрон больше, оставил бы все без последствий. Но Кропышев наябедничал старшей сестре, и та ухватилась за возможность наказать подчиненную. Крылову тоже хотели сделать выговор, но не нашли подходящей формулировки.

Несмотря на явную несправедливость, Элеонора решила не спорить. Те люди, мнением которых она дорожит, знают правду, а остальным все равно ничего не докажешь.

Но, как часто происходит в жизни, неприятность обернулась к великому благу. Через день после опубликования приказа с выговором ее вызвали к секретарю начальника академии.

«Интересно, что еще от меня нужно?» — равнодушно думала она, направляясь в административный корпус.

— Львова? — секретарша, приятная дама средних лет, не пожалела ей казенной улыбки. — Я тут приказ тебе на выговор печатала, смотрю, вроде знакомая фамилия. Тебе письмо три месяца лежит, а ты все не приходишь и не приходишь. Я уже выбрасывать собиралась.

— Письмо? — сердце в груди екнуло. — Но я не знала и не ждала писем… Почему же вы раньше не передали?

— Ну знаешь, милая моя! Откуда я знала, где ты работаешь? Что ж мне, по всей академии искать тебя? А если все начнут своим девушкам сюда писать?

Улыбка исчезла, и пухлый потрепанный конверт полетел Элеоноре чуть ли не в лицо. Она сразу узнала красивый, совершенно женский почерк Воинова. И мир в одну секунду изменился, словно запел вместе с ее душой.

— Спасибо вам огромное! Спасибо! — Элеонора едва не расцеловала секретаршу.

Она прижала письмо к груди и почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Лишь бы не разрыдаться…

Смена закончилась, и Элеонора вприпрыжку побежала домой. Ей почему-то захотелось открыть письмо в торжественной обстановке, насладиться каждым словом, каждой запятой. И немножко помечтать, пофантазировать о том, что же заключено внутри конверта. А вдруг Константин Георгиевич всего лишь пишет о том, что не хочет больше ее знать? Нет, нет! Письмо для этого слишком толстое…

Она сидела на своем широком подоконнике и гладила конверт, будто он был живым существом, и не решалась распечатать. Пусть еще немножко продлится ожидание чуда…

Боже, но почему она получила письмо только сейчас? Все это время Константин Георгиевич ждал ее ответа и думал, что она презирает его.

Что стоило секретарше найти ее? Да, она не обязана знать, где именно работает Элеонора Львова, но достаточно было позвонить в отдел кадров!

А если все начнут? — этот хамский вопрос, ставший неотъемлемой частью советского быта, поставит в тупик не только Карла Маркса, но и представителей других философских школ.

Даже странно, с одной стороны, человек человеку друг, товарищ и брат, а с другой — «если все начнут?».

Видно же, что письмо с фронта, неужели даже это не заставило секретаршу снять трубку…

Впрочем, она тоже хороша! Воинов не знает, где она живет, он мог писать только на рабочий адрес, и Элеонора должна была это понять. Могла просто зайти к секретарше, так, мол, и так, если вдруг мне напишут, не сочтите за труд меня известить.

Кто знает, что произошло с Константином Георгиевичем за эти три месяца? Вдруг она сейчас будет читать письмо человека, которого больше нет среди живых?

От этой мысли Элеонора похолодела и энергично застучала кулачком по подоконнику.

Дольше оттягивать было невозможно. Элеонора еще раз внимательно перечитала адрес, любуясь красивыми завитушками, выведенными рукой Воинова. Разумеется, это была только иллюзия, но ей казалось, что «Львовой Элеоноре Сергеевне» написано особенно тщательно.

Резко вскрыла конверт, будто в воду с головой нырнула.

«Дорогая моя, родная Элеонора Сергеевна! — писал Воинов. — Зная Вас и Вашу великую душу, я убежден, что вы стали корить себя за то, что меня прогнали, через секунду после того, как мы расстались. Я знаю это лучше, чем если бы вы сами мне об этом сказали, а если бы сказали, что ни о чем не жалеете, я бы ни за что не поверил. Уж простите мне мою самонадеянность. Прошу, не терзайтесь и не грустите из-за этого. Я повидал Вас, убедился, что Вы живы и здоровы, и очень этому рад, и совсем не важно, что мы сказали друг другу. Просто Вы очень много пережили невзгод, и, верно, хорошо, что таким образом я перенял на себя частичку Вашей боли. Мы ведь с Вами очень близкие люди, в какой бы жестокой ссоре ни состояли. Я совершенно не злюсь, не сержусь и не обижаюсь, просто думаю о Вас все время. К сожалению, я далеко и ничего не могу для Вас сделать, только молиться. Каждую секунду я прошу Господа, чтобы он защитил Вас и сниспослал покой и радость Вашей душе.

Меня не было рядом с Вами в самые тяжелые времена. Это очень плохо, но я был там, где без меня не могли обойтись. Вам ведь не надо объяснять такие вещи… Помните, как мы трудились вместе? Ох, как мне не хватает Вас! У меня есть помощники, но никто не сравнится с Вами. В то же время я рад, что отправил Вас домой, эта война не место для женщины.

Я пишу сумбурно, может быть, глупо, но с новым чувством. С надеждой, что Вы увидите эти строки. Раньше я писал наугад, зная, что отправлять письма по прежним адресам, это все равно что просто бросать их из окна. А сейчас я уже начинаю ждать ответа. Пожалуйста, напишите, все равно что, хоть суровую отповедь, хоть проклятие!