Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3

Во рту было, как с тяжёлого похмелья. Однажды в молодости он выпил очень много вина, и по утру было так гадко, что с тех пор он никогда не выпивал больше одной кружки. На галере вина вообще не держали, море пьяных не любит, так почему же он тогда чувствует себя, словно с большого перепоя? И как–то очень уж всё под ним устойчиво, неподвижно — неприятно, непривычно, плохо. Капитан Бернар открыл глаза и убедился, что лежит на камне. К счастью, море шумело неподалёку.

Над ним склонился монах и что–то спросил на незнакомом языке. Он попросил на латыни: «Дай воды». Монах его понял и, исчезнув, вскоре появился с большой глиняной кружкой. Какая чудная, свежая, прохладная вода. На корабле вода из бочки всегда тёплая, затхлая, порою просто протухшая. Хоть что–то на земле хорошо.

— Где я?

— На святой горе Афон, — монах ответил на ломаной, немного странной, но вполне понятной латыни.

— Что с командой?

— Ты был на галере один.

— Значит, все погибли…

— Что с вами случилось?

— Мы шли из Акры на Кипр за продовольствием. Попали в шторм.

— Шторм был необычным? — улыбнулся Иоанн.

— Да… Я привык к штормам. Это моя жизнь. Но на сей раз… Этот шторм был не сильнее других, но он был… словно мистический. Ты когда–нибудь видел венецианское стекло?

— Видел.

— Мне показалось, что в море вдруг выросла стеклянная стена, и нас несло на неё. Мы врезались в эту прозрачную стену. Удара не было, мы прошли сквозь неё, но с этого момента я ничего не помню.

— Понятно.

— Что тебе понятно?

— Потом объясню. Есть хочешь?

— Не откажусь, — Бернар уже совершенно пришёл в себя и почувствовал сильный голод. Он с большим аппетитом быстро расправился с предложенной ему рыбой.

— Какая вкусная рыба. Как ты её готовишь?

— Пеку на углях, когда костёр прогорит.

— Костёр… Ваши странные земные слова… Я всегда жил на корабле и на землю почти не сходил. На земле плохо.

Иоанн сразу погрустнел и ничего не ответил моряку. Им было трудно разговаривать на латыни, которую оба знали далеко не в совершенстве, имея мало случаев упражняться в словопрениях на этом языке.

Бернар сидел на самом краю пропасти и всматривался вдаль, как будто хотел раствориться в безбрежном морском просторе. Ему было легче не видеть вокруг себя ничего земного, предаваясь иллюзии того, что он в море, но была и более прозаическая причина для того, чтобы всматриваться в морскую даль. Надо было как–то возвращаться к своим, а о том, чтобы идти к ним по земле, Бернар и думать не хотел, так что сейчас он высматривал корабли франков, в надежде на то, что один из них пристанет к афонскому берегу. Он сидел так, наверное, уже сутки, монах время от времени предлагал ему воду и еду. Воду он с благодарностью принимал, а от еды после первой рыбы отказывался.

Иоанн всё никак не мог решить, каким образом объяснить средневековому моряку, что он непостижимым образом переместился во времени на семь без малого столетий вперёд. Вокруг себя моряк не видел ничего такого, что явно свидетельствовало бы о смене эпох. Примерно такой же православный монах одетый примерно в такой же подрясник вполне мог жить в этой пещере 7 веков назад. Да ведь моряк и не поверит, если ему сказать, какую роль в его судьбе сыграл тот мистический шторм. Иоанн тянул время.

Когда пошли уже вторые сутки великого сидения Бернара над обрывом, ситуация разрешилась сама собой.

— Что это? — воскликнул моряк.

Вдоль афонского берега шёл огромный морской лайнер.

— Пассажирское судно, — с некоторым даже облегчением выдохнул Иоанн.

— Такого судна не может быть. Это не должно держаться на воде. Много этажей… Больше похоже на замок… Но и замков таких не бывает.

— Но ты же видишь.

— Вижу козни бесовские.

— Когда я увидел твою галеру, так же подумал. Стал молиться и понял, что галера — настоящая. Ты тоже помолись.

Бернар последовал доброму совету. Лайнер не исчез. Он перекрестил его несколько раз. Белый морской гигант продолжал так же отчетливо красоваться на лазурной глади. Бернар закрыл глаза и молчал, наверное, целый час. Потом зарыдал. Впервые в жизни. Он никогда не видел плачущих мужчин. На море не плачут — не до этого. Слезы были ему так же незнакомы, как и земля. Сейчас он разом познал и то, и другое. Моря больше не было. Если по воде ходят целые замки, это уже не море.

Ни один шторм не отнимал у него столько сил, как эти слезы. Почувствовав, что засыпает, Бернар едва успел отползти от обрыва.

Ночью Иоанн разбудил его на молитву. Уговаривать Бернара не пришлось. Они молились часа два, и так это у них получилось слаженно, проникновенно, чисто, что Иоанн буквально лучился радостью, а у Бернара на душе заметно потеплело. Оба испытали большой прилив бодрости.

— Ты знаешь, брат Бернар, сегодня впервые во время ночной молитвы меня не одолевал сон. Видимо, Господь сжалился надо мной и избавил от этого искушения.

Бернар посмотрел на Иоанна с пониманием и тихо улыбнулся, слегка кивнув головой. Чувствовалось, что он хорошо понимает, о чем идет речь. Они оба были монахами.

— И всё–таки на море молитва другая. На море Бог ближе, — сказал Бернар.

— А я, когда служил на флоте, не верил в Бога. Потом пришёл к вере.

— Как можно не верить в Бога?

— В нашем мире многие не верят, пожалуй, большинство без Бога живет. Это даже считается признаком прогресса.

— Страшно. Значит, крестовый поход окончательно провалился?

— Получается, что так, — тяжело согласился Иоанн.

— Мне ни когда не нравилась земля. Слишком много незнакомых людей, а люди должны быть знакомы. Но ваша земля и вовсе ужасна, если по ней бродят толпы безбожников. Мне остается только лечь на камень и умереть.

— Плохо говоришь, брат Бернар. В нашем мире Бог всё тот же, Он так же любит людей, значит, в самом главном наш мир не отличается от вашего. Бог неизменен. И ведь ты попал не в толпу безбожников, а на Афон, где мало что изменилось за прошедшие семь веков. Это монашеский, молитвенный мир, а молитва — настоящее чудо. Разве мы не чувствовали себя братьями, когда вместе молились?

— Это так, милость Божия безгранична. Я понимаю, что попал к вам по Божьей воле. Но я совершенно не могу понять, как здесь жить. В вашем мире я ни когда не смогу выйти в море, а это для меня — смерть.

— Как знать… Когда я увидел вашу галеру, прикоснулся к её обшивке, то всей душой почувствовал, что это мой корабль. А ведь я никогда не ходил и не буду ходить на таком корабле. Может быть, я тоже прожил жизнь не в своей эпохе? К вашему морю я, наверное, так прикипел бы душой, что ни когда бы и не ушёл с моря. А наше море с его железом для меня, может быть, такое же чужое, как и для тебя. А, может быть, как раз наоборот: тебе понравится железо.