Борис Воробьев - Шествие динозавров

Из «Повести о доме Тайра»: «…По всей стране гремело его грозное имя, и все же, в одночасье в дым обратившись, рассеялся он в небесах над столицей. Лишь кости недолгое время еще оставались, но вскоре прибрежный песок, играя, засыпал их, и кости, смешавшись с землею, рассыпались прахом».

— Боги раздосадованы, — внезапно возвышает голос верховный жрец. — Они оставили своей милостью не только Одуйн-Донгре.

— Что ты хочешь сказать? — равнодушно спрашивает император.

— Горькая участь постигла еще одного твоего брата, Солнцеликий. Его поцеловал вауу.

— Мой брат стал вургром?! — кажется, впервые за все утро самообладание изменяет императору.

— Твой брат — такой же смертный, как и все мы…

— Не тот ли это вургр, с которым якобы беседовал Змиулан?

— Это следует спросить у самого Змиулана.

— Но ведь вургр давно мертв. К чему поминать демона, когда он сгинул?

— Вургр не мертв. Его видели в городе.

— Я не слышал о новых жертвах. Или вургр излечился от жажды крови?

— Он утоляет свой голод, не вредя живым. Кто-то помогает ему…

— Кто?!

Я чувствую на себе насмешливый взгляд этой хитрой обезьяны. Сейчас он назовет мое имя. Пусть… Ни хрена он мне не сделает. Я вызван им же из Земли Теней. Выпроводить меня можно лишь убив наново. Еще месяц назад я рад был бы подставиться. И оборвать эту нелепую миссию, под благовидным предлогом развязаться с Ратмиром и его компанией. Но теперь — нет, ни за что.

— Это женщина. Дочь гончара. Ее зовут, кажется, Оанууг. Она настолько безобразна, что самый последний торговец не хочет сделать ее матерью своих детей. Человек не польстился бы на нее. Только вургр или… — или демон.

— Эта тварь должна умереть, — роняет император.

— Но сперва она укажет нам логово вургра.

— Пусть и вургр умрет. Мне скорбны его мучения. Я хочу, чтобы его убили юруйаги. Все же, он брат императора.

— Юруйаги уже там, Солнцеликий…

Ты решил сыграть со мной в свою игру, жрец. Будто бы я и взаправду Юламэм, глиняный болван из вертепа. Тебе померещилось, что Юламэм своевольничает. И ты захотел поддернуть нити, на которых ему полагается плясать. Пусть я действительно сознаю себя болваном и веду себя как болван. Но у меня есть меч, чтобы перерубить все ниточки.

Все. Эксперимент закончен. Вы, там, в светлом нашем будущем, как хотите, но я в нем больше не участвую. Два человека в этом мире, только два, которые мне близки. Вургр, брат Солнцеликого, и Оанууг, дочь гончара. Сам император не в счет. Меня принудили отвечать за его жизнь. А за этих двоих я отвечаю по своей воле.

Какая-то частица моего сознания приглушенно взывает ко мне: уймись, ты же ученый, историк!.. Твое дело — наблюдать, собирать знания, а не вмешиваться, не хапать наживку вместе с крючком. А то, что это наживка, видно невооруженным глазом, ты же специалист по интригам. Из трактата о военном искусстве Сунь-цзы: «Кто является на поле сражения первым и ждет противника, тот исполнен сил; кто потом является на поле сражения с запозданием и бросается в бой, тот уже утомлен. Поэтому тот, кто хорошо сражается, управляет противником и не дает ему управлять собой… Поспеши захватить то, что ему дорого, и потихоньку поджидай его…» Но одно дело, сидя в удобном кресле за столом, при уютном свете торшера, анализировать и смаковать хитросплетения чужой политической игры, которой напрочь противопоказана всякая нравственность. «Ах, подлецы, паучья кровь, лихо загнули!..» И совсем иное — играть самому. Питать иллюзию, что играешь сам, а не тобой играют. Но я — та пешка, которая поломает всякую партию! Из того же Сунь-цзы: «Бывают дороги, по которым не идут; бывают армии, на которые не нападают; бывают крепости, из-за которых не борются…» Никакой я уже не ученый. Никакой не наблюдатель. Меня так умело подготовили, что теперь я более ниллган Змиулан, нежели историк Сорохтин. Теперь у меня эмоции впереди разума. Сила есть — ума не надо!..

Время безмерно ускоряет свой бег. Люди, вещи, события бешено проносятся мимо в багровом тумане, сливаются в сплошную пеструю полосу.

Итак, я оставляю свой пост и ухожу из тронного зала. За спиной слышатся тревожные возгласы. Наперерез мне спешит стражник — и в ужасе шарахается от моего меча.

Путь свободен. Никто в этой империи не способен меня задержать.

Я иду по улицам, пустеющим на глазах. Пересекаю рыночную площадь. Крики разбегающихся торгашей, грохот опрокидываемых лотков. Оанууг права: передо мной катится волна страха. Оанууг, славная моя… только бы ничего тебе не сделали. Пру, словно танк… или носорог. По прямой, не отклоняясь. Гора пустых корзин — сметаю гору ко всем чертям. Трухлявая стена какой-то лавки — обрушиваю стену плечом. Позади меня с грохотом оседает набок и вся лавка.

Мастерская гончара. Двое черных латников возле входа. Они заметили меня за сто шагов и давно выцелили своими арбалетами. Стрелы с визгом летят мне навстречу. Трудно, как в толще воды, выношу перед собой меч и отбиваю их в зенит. Обе — одним движением. Сегодня мне это удается. Сегодня мне удастся все, что возможно и невозможно. Наверное, я и в самом деле всемогущ. Вопя что-то воинственное, загодя распаляя себя, из мастерской вываливаются юруйаги. Десять, двадцать — целая свора императорских ублюдков. На бегу рассыпаются по площади, обнажают мечи, взводят тетивы арбалетов. Так им спокойнее, так у них сохраняется хоть какая-то надежда остановить меня. Пусть даже самой большой кровью. Два с лишним десятка юруйагов против одного ниллгана. Испытаем, кто чего стоит. Чаши весов наполнены, стрелка ждет, куда ей качнуться.

«Свободен! Свободен наконец! Никаких уз, обетов и ложных клятв! Все просто и ясно. Вот я, вот мой меч, а вот — враги. Их число значения не имеет. Самое главное: теперь можно не думать, а действовать. Непомерный гнет сомнений низвергнут с натруженных плеч, тонкий голосок совести безысходно заткнулся. Смерть нестрашна — ее нет для меня. Зато есть цель. Ее нужно достигнуть. Остальное — прочь!»

Из трактата о военном искусстве У-цзы: «Поле битвы — место, где оставляют трупы. Когда считают смерть в бою неизбежной, остаются в живых; когда считают за счастье жизнь — умирают».

Юруйаги атакуют с отчаянием обреченных. Ни один не помышляет о трусливом бегстве. Я прохожу сквозь них, ни на миг не задержавшись.

Внутри гончарни тесно, темно и смрадно. И тоже полно юруйагов. Лезвие, свистя, синей бабочкой танцует перед моим лицом. Нет, уже не синей…

Наконец — тишина.

Я один стою во весь рост. Здесь больше некому даже хрипеть. Меч осторожно покачивается в приспущенной руке. Чудом уцелевший горшок вдруг падает с покосившейся полки и разбивается вдребезги.