Борис Воробьев - Шествие динозавров

— Не забудь упомянуть исправно функционирующий половой аппарат…

— Остается одна неприятность. То есть, пока вроде бы все нормально. Однако медик предупредил меня, что в тканях твоего организма обнаружены раковые клетки. Обычное дело для конца двадцатого века. Они покуда дремлют. Но наступит день, и они проснутся. Этот день близок, Славик. Оч-чень близок. И ты умрешь. Скоро и страшно.

Я продолжаю лежать. Пауза просто невыносима. Ненавижу этот мир. Эту тишину. Эту квартиру с абсолютной звукоизоляцией. Хочу домой, в свой «курятник», в котором никогда не остаешься до конца один — за одной стенкой матерится Вилли Токарев и слоны справляют свадьбу, за другой в это же время ракетный обстрел ливанской столицы экстремистами, наверху кого-то бьют и режут, стекла ходят ходуном от любого паршивого грузовика, а особенно весело бывает ночью, когда по гулкой пустынной улице внезапно протрюхает запозднившийся трамвай.

— Снова ребенок в коридоре? — разжимаю я спекшиеся губы.

— Какой ребенок? — он прикидывается недоумевающим.

— Впрочем, неважно. Можешь воспринимать меня как последнего шантажиста, но я должен предупредить. Нам нетрудно вылечить тебя навсегда. И ты умрешь от иной причины. Но если ты настаиваешь на своем возвращении, мы не сможем тебе помочь. Говоря откровенно, и не станем. Мы не самые большие альтруисты в истории человечества.

— Сволочи, — говорю я с отчаянием. — Мафия.

— Это как угодно, — холодно говорит Ратмир и отходит к окну. Раздергивает шторы и смотрит на улицу. Прямо против бешеного солнечного света. И не жмурится.

— Но ты же знаешь мой ответ! — я чуть не плачу. — В моем досье должно быть написано… Подскажи мне, что я ответил и от чего умер?!

Он оборачивается. Коротко улыбается мне:

— Ты умер от старости.

— Это не Бюйузуо, — сказал я, расслабляясь. — И прекрати ныть. Они думают, что заманили меня в ловушку. На деле же они сами в нее угодили.

Мы вступили под высокие своды Святилища Теней. Того самого, где я пережил церемонию Воплощения. Все оставалось по-прежнему. Даже алтарь не удосужились починить. На ходу я пнул один из обломков горбыля. Слава Богу, хоть догадались убрать отсюда падаль.

— Эй! — крикнул я. Эхо заметалось, отскакивая от стен.

— Что за гадину вы натравите на меня сегодня?

— В этом нет нужды, ниллган, — услышал я звучный голос Дзеолл-Гуадза.

Я повернулся на звук. Верховный жрец стоял на неподобающем даже его высокому сану месте, впереди императора, который тоже пожаловал сюда в окружении тупо озирающихся эмбонглов. Взгляд Солнцеликого блуждал. Должно быть, нелегко далась ему первая ночь без меня. А может быть, Дзеолл-Гуадз попросту опоил его какой-нибудь наркотической дрянью. Чтобы кукла вела себя смирно, не встревала в беседу.

Гиам, съежившись, опустился на карачки и проворно пополз обратно, в темноту и сырость лабиринта.

— Где Оанууг? — спросил я, покачивая ржавым от высохшей крови клинком.

— Я не знаю.

— Ты лжешь, заклинатель пауков!

— Тебе придется принять мои слова на веру, ниллган. Потому что выйти отсюда и узнать им цену ты уже не сможешь.

— Кто сумеет остановить меня? Ты? Эти дикари?

— Тебя остановит тот, кто останавливал всех ниллганов. Бюйузуо Многорукий, повелитель Рбэдуйдвура.

— Наконец-то! Я счастлив услышать его вызов. Я втройне счастлив буду свидеться с ним лицом к лицу. Зови его, ты же имеешь власть над вауу, колдун.

— Он сам придет, когда наша беседа мне наскучит.

Оказывается, на протяжении всей перебранки мы совершали круг за кругом в центре святилища, и разделяли нас только обломки алтаря. Зеленый кошачий взор Дзеолл-Гуадза явно не лишен был гипнотической силы. Да ему это и по должности полагалось.

— Ты хочешь иметь право на поступки, ниллган. Тебе кажется, что ты наделен волей и разумом. Но глиняная кукла Юламэм тоже спит и видит сны, будто бы она человек.

— С тех пор, как я здесь, меня преследует упоминание об этой кукле. Хотел бы я взглянуть на нее.

— Обернись, и ты ее увидишь.

Я бросил короткий взгляд через плечо. Император Луолруйгюнр Первый. Он безмолвно торчал на прежнем месте, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону.

— Рабы не должны быть свободны. Но высшие силы приказали мне сделать так, чтобы они могли жить и работать, как им заблагорассудится. Чтобы увидеть, захотят ли они работать, смогут ли обойтись без надсмотрщика за спиной. И я не свободен, и я такой же раб высших сил… Но Одуйн-Донгре стал своеволен. И тогда Солнцеликий стер его в прах. Также и ты. Когда мне стало обременительно соседство юруйагов, я спустил на них тебя. Как бешеного пса. И ты разорвал их на куски. Ты понял меня? Там не было твоей женщины и твоего вургра. Но ты мне поверил. Потому что в этом мире только я наделен свободой говорить правду.

— Теперь ты хочешь убить меня, жрец?

— Мне безразлично, жив ты или мертв. Я призвал тебя из Земли Теней охранять императора, и ты справлялся со своей работой лучше других. Ты великий воин. Но ты странный ниллган. Ты все время пытаешься ускользнуть из моей власти. А этого не должно быть.

— Мне неведомы силы, способные уничтожить меня. Многорукий? Я не верю в него. Но все же, коль скоро ты задумал вернуть меня к престолу Эрруйема, ответь мне: что это за высшие силы, способные управлять даже тобой?

— Вот стоят эмбонглы. Им доступны лишь простые чувства. Гнев, голод, похоть. Они не ведают разницы между жизнью и смертью. Они не задают вопросов и умрут счастливыми. Почему же ты постоянно ищешь себе огорчений, ниллган?

— Теперь ты поверь мне, жрец. Я не умру, пока не узнаю всей правды. Даже если мне придется вырезать ее из тебя по кусочкам.

— Хороший ответ, ниллган. Смотри на меня. Не отводи глаз, если не хочешь упустить свою правду.

…наш последний разговор по-мужски краток. Чего тут особенно рассусоливать? Союзником они меня не сделали, родные мои внучатки. Привыкли, видно, вербовать себе этаких вечных пилигримов, рыцарей плаща и кинжала, которым все едино где жить, на кого работать и в чем эта работа заключается — абы побольше мордобоя и баб. Когда возникла нужда в присутствии у вышеупомянутых рыцарей хотя бы малого интеллекта, принялись искать некую отстраненную личность, вне времени, над событиями. И напоролись на меня. Отозвали из внутренней эмиграции. Да только не рассчитали, что человеку с самым небольшим количеством мозгов в голове их планы покажутся противными. Вне зависимости от его отношения к обществу, в котором он принужден влачить существование. Невыносимо противными . Однако же, добились формального согласия на участие в их вонючем эксперименте — и на том спасибо. Я у них как должник. У собственной смерти заложник. Они мне — жизнь, я им — информацию. Пусть подавятся.