Елена Съянова - Гнездо орла

Их квартира оказалась на первом этаже — в три комнаты, с большой прихожей и кухней-столовой (это что-то новое в архитектуре). Хозяйка, фрау Миллер, в первый раз вошла в нее вместе со мною, но остановилась у порога. Взгляд у нее был ошеломленный. Она спросила Хюнлейна, внесшего ее мальчика, не ошибка ли это, ведь их всего пятеро в семье, а тут целый дворец? Адольф весело ответил, что это может быть ошибкой только в другую сторону. Прибежал хозяин, стал извиняться, видимо, за то, что без него все перетаскали, пока он „дискутировал“. Мужчины что-то двигали, а фрау Миллер все ходила по квартире, вытирая слезы; ее сын Макс ездил на своей тележке и смеялся. Он сказал, что у него есть еще две сестры — отличные девчонки, обе сейчас в спортивном лагере Гитлерюгенда. Для них самая подходящая комната — та, что с балконом: на нем они разведут цветы. Мать, услышав наш разговор, похвасталась сыном: мальчик хорошо учится, его приняли в Национал-социалистический Шахматный союз. Девочки тоже активные: младшая состоит в Союзе девочек, старшей скоро восемнадцать, и она уже работает в отделе SP Гитлерюгенда, занимается связями с издательствами и архивами. „Такие умные дети, — говорила она, опять вытирая слезы — Сама-то я мало училась, и муж — тоже. Мы никогда так не жили, спасибо нашему фюреру, да продлит господь его годы. Он заботится обо всех немцах. А уж о нас, рабочих, никто не позаботится лучше нашего дорогого вождя, да усыплют ангелы путь его розами и лилиями. Он сам из бедных крестьян… он наш, и мы его так любим! А то ведь эти подлецы из муниципалитета, уж конечно, такой хороший дом хотели к рукам прибрать и прибрали бы, хоть и наврали с три короба, а он приехал, и все сразу забегали“. Она засмеялась, но вдруг смолкла и посмотрела на меня с опаской. Пока я соображала, как мне назваться, чтобы ее успокоить, она опять заулыбалась и предложила выпить чаю. Через полчаса мы сидели за столом: хозяин с хозяйкой, их сын Макс, мой телохранитель, Фридрих Рейнгардт [9] Фридрих Рейнгардт (1895–1969) — статс-секретарь министерства экономики. и Адольф Хюнлейн со своими секретарями. Позже я узнала, что вслед за нашим такие же „чаепития“ начались почти во всех квартирах, но наше оказалось самым представительным — рейхсляйтер, обергруппенфюрер, да еще заглянул доктор Рентельн [10] Эдриан Теодор фон Рентельн (1897—?) — начальник штаба Трудового Фронта, будущий Генеральный комиссар Литвы. , но посмотрел на меня (удостоверился) и, поздоровавшись с хозяевами, удалился. Я поставила слово „чаепитие“ в кавычки, хотя мы-то как раз пили именно чай. Я спросила Адольфа, нельзя ли сделать для мальчика удобную коляску, современную, легкую, и он обещал. Хозяин все время порывался выставить на стол бутылку и, по-моему, вскоре начал догадываться, что его гости не выражают готовности из-за присутствия здесь моей персоны. Это обстоятельство сильно его смущало, и он стал посматривать на меня с опаской, как недавно его жена.

Время промелькнуло неуловимо быстро; было уже далеко за полночь, когда все спустились к машинам. Опять было очень шумно: споры, смех, едва ли не дружеские объятия, как будто все со всеми выпили на брудершафт. Не знаю, так это или нет, но выпили крепко. Ты не поверишь, Руди, но из всей свиты трезвыми вышли только семья Миллер, ее гости и Роберт.

В машине он сказал мне, что его визит сюда должен был занять не более часа, а благодаря мне отнял четыре с половиной. Я попробовала шутливо посочувствовать ему, сказав, что понимаю, как грустно одному умному среди сильно поглупевших, но моя шутка неожиданно вызвала у него приступ такого нешуточного тяжелого раздражения, что мне сделалось не по себе. Я сама чувствовала себя спокойно и легко. Мне понравились эти люди; было понятно и приятно все, что произошло. Я была рада за них и не понимала, что с Робертом… не понимала настолько, что прямо спросила — что не понравилось ему. Он ответил, что страшно устал, что целый день не мог переменить рубашку, что ему в спину точно забили осиновый кол… Я сказала, что впервые так близко увидела — ради чего все это. Полторы тысячи человек уснут сегодня счастливыми… Говоря это я посмотрела на него. Руди! Я еще никогда не видела на его лице столько брезгливого отвращения. Он и в Университет не хотел ехать, жаловался, что его там станут „анатомировать“, но сейчас было что-то другое. Я не поняла. Я не поняла его до такой степени, что не могу с этим справиться сама. Прости.

Завтра мы едем в Йену. Роберт там учился. Надеюсь, настроение у него переменится.»

5 мая 1938 года.

«Километров за десять до Дрездена наш поезд остановили, и мы вышли еще раз взглянуть на „Саксонскую Швейцарию“.

Роберт предложил проехать на автомобилях в Кенигштейн. Помнишь, после войны мы были с родителями в „Семи дубах“ и в Мейсене, но тогда Кенигштейном любовались только лишь издали.

…Дорога в гранитном массиве, головокружительной спиралью. Эльба внизу, как серебристая ленточка на зеленом ковре. Голова Горгоны на воротах, кажется, и нас сейчас обратит в гранит, как все вокруг. Каменный остов среди облаков. Жутковатое место. Роберт сказал, что сюда хорошо было бы поселить наших физиков, как Август — Беттгера.

Поднялись на верхнюю площадку замка. Я увидела высеченные в камне цифры 1705 и слова „Аугустус Рекс“, а рядом — „Oftag IV В“, серой краской — шифр канцелярии рейхсфюрера. Я прошла вдоль стены. Маленькие позеленевшие пушки в бойницах, горки сросшихся ядер… Роберт спросил, что я хочу посмотреть: тюрьму Георгенбург, где Август похоронил заживо создателя саксонского фарфора, или „чумной колодец“ — оттуда никогда не выносили останков. Я ответила, что хочу в Цвингер.

Ты помнишь Цвингер моего детства и твоей молодости? Кажется, все осталось на местах — и Геркулес с земным шариком на плечах на вершине Центрального павильона, и добродушные фавны, и толстячок Путти, и переливы света в „купальне нимф“… Гауляйтер Мучман показал приобретения: два Брейгеля, Тенирс, Гольбейн. И по-прежнему счастлив молодой Рембрандт с Саскией на коленях, и плачет младенец Ганимед в когтях орла, и святая Инесса похожа на нашу маму в молодости, и так же, как в детстве, я, зажмурившись, пробежала мимо „Урока анатомии доктора Тульпа“, но… В галереях почти никого нет! Альбертинум пуст. Я спросила директора, отчего нет посетителей? „Есть, фрау, есть… Будут“. Через три часа у Коронных ворот уже стояли четыре автобуса. Я услышала: „Глюкауф! глюкауф!“ [11] «Счастливо подняться!» — традиционное шахтерское приветствие. — срочно привезли шахтеров.

От Роберта я получила следующий ответ (дословно): „Венера с Вирсавией переживут, если на них станут меньше таращиться бездельники туристы. Нашим же, чтобы дорасти до „чего-то сверх необходимого“ [12] Слова короля Лира из трагедии Шекспира. , требуется время. А детей сюда иногда возят“. Куда же подевались „наши“ из моего детства? Ведь здесь всегда было так много людей! И какой контраст с тем, что началось на другой день на огромном внутреннем дворе! Праздник национального труда! По периметру поставили сотню торговых прилавков с зонтиками от солнца. Товары разные, по очень низким ценам. В центре — профессиональные соревнования, детские спортивные игры, несколько тиров… Вечером — речи, награждение победителей, карнавал, фокусники, театральные постановки. Все это было замечательно! Но на сколько же лет рассчитана эта программа „дорастания до чего-то сверх необходимого“? Ответь прямо — они у Германии есть? Или от дешевого балагана человека проще толкнуть в окопы, чем от Рембрандта?