Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1

ФРАУ — женщина (нем.)

ФРОНС — иностранец

ХАБАРА — доля

ХАБАЛКА — бойкий деловой бабец

ХАЗА — дом, убежище

ХЕЗАТЬ — оправляться по-большому

ХЛЫЗДИТЬ — нарушать договор

ХЛЯТЬ — идти

ХОДИТЬ СОННИКОМ — красть у спящего

ХРУСТ — рубль. ХРУСТЫ — деньги

ХУДОЖНИК — тот, кто «расписывает» (режет карманы «пиской»)

ЦВЕТНОЙ — вор в законе

ЦЕНТРОВОЙ — лидер

ЦОРЕС — беда (евр.)

ЦЫМИС — «изюминка», вкус (евр.)

ЧАЛДОН — коренной сибиряк (сиб. диал.)

ЧМЕНЬ — кошелек

ЧСИР, ЧЕСИК, ЧЕС — член семьи изменника Родины

ШАРА — рынок

ШЕВЕЛИТЬ ХВОСТОМ — делать противозаконное

ШЕР АМИ — милый друг (фр.)

ШЕСТИДНЕВКА — довоенная неделя из шести дней

ШИМАЗЛ — сопляк (евр.)

ШИРМА — предмет для прикрытия

ШИРМАН — карман

ШИРМАЧ — карманный вор

ШКАРЯТА — штаны

ШКОНКИ — нары из железных прутьев

ШМАЙСЕР — автомат (нем.)

ШМУРАК — сопляк

ШОБЛО — группа шпаны

ШПРЕХАТЬ — говорить (нем.)

ЩЕБЕНКА — сухари

ЩИПАНЦЫ — пальцы рук

ЩИПАЧ — карманный вор

ЩУКА — спец. прищепка со шнурком (для щипача)

ЩУП — спец. пинцет (для щипача)

ЩУПАЛЬЦЫ — пальцы

ЯРАР! — о-кей! Все в порядке! (тат.)

Конец словарика

Время — 22 июня 1941 г.

Место — с. Грачи Тульской обл.

Цепляясь лохматыми патлами тумана за покосившиеся кресты, угрюмо густея, ползут по кладбищу промозглые сумерки. И воет кто-то, воет, воет… И из сырой кладбищенской мглы крадется липкий холодок сумеречной жути, подбираясь к сердцу, замирающему от дурных предчувствий. Воют и воют по ночам на унылом запустении деревенского погоста, душу рвут рыдающие стоны, полные безысходной тоски и печали. Небось, собаки одичали?.. А может, упыри поют, тоскуя по человечинке? Не к ночи будь помянуты, окаянные! Ох, неспроста завыла нечистая сила! Говорят: раз так горько воют — быть большой беде… А беда, поди-ко, давно уж пришла, да такая, что больше некуда: село преставилось. Не стало села! Ужо смеркалось, а ни огонька, ни бреха собачьего. Черные силуэты ветшающих изб со зловеще заколоченными окнами расплываются в зыбкой сиреневой мгле поздних сумерек. Лишь мелькают в безмолвии мертвой деревни летучие мыши, бесшумные, как призраки неупокоенных душ.

После коллективизации жители деревни поисчезали. Кого раскулачили, кого далеко и надолго сослали, кого в лагеря законопатили в прохладный климат, а кто и сам завербовался на край света. Кто-то спился от черной безнадеги аль, в тщетных поисках доли, сгинул неизвестно как и где в бескрайних просторах российских.

Только ветхие старички, брошенные за ненадобностью, беспомощные, с жалобными глазами, слезящимися от едкой горечи прожитой жизни, долго досиживали свой век печальный на завалинках опустевших домов. Потихоньку, один за другим, и они безропотно переселились на большой старинный погост, который, тем временем, вплотную прижался к бесприютно нежилым домам, став естественным продолжением большой старинной русской деревни. Как судьба этих старичков, бесприютна, страшна судьба всего русского народа, обреченного на медленное вымирание. Ибо недостоин жизни народ, себя унижающий и уничтожающий…

Вдруг зажигается свет в одиноком окошечке лачуги, возле кладбища. Трехлинейная керосиновая лампа освещает дощатый стол без скатерти и пожилого человека, который неторопливо дописывает письмо:

«…недолго мне жить осталось. Сплю рядом с гробом — помене хлопот будет с моим погребением. Могилу сготовил близь дома, аккурат в рядок с могилой любимой супруги. Быть может, кто-нибудь и похоронит? Вот, намедни, мародеры наведались. Шастали по пустым домам. Но, как-никак, и они — люди. Потому оставшиеся твои деньги положил я на стол в конверте с запиской: хватит их на оплату погребения и помин души моей. Тут же кладу письмо к тебе. Ежели его, при «поминках», не изведут на самокрутки — получишь. В нем продолжение нашего разговора с цитатами из Библии, а еще — мысли мои о будущей России. Знаю, что не для меня будущее, а все ж не думать о сем не могу…»

Человек перечитывает письмо, коротко помолившись, подписывает: «Отец Михаил». Вздохнув, зачеркивает слово «Отец», оглядывается на часы. Старенькие «ходики» с ржавым утюжком на гире показывают за полночь, и Михаил ставит дату: «22 июня 1941 года». Написав адрес, кладет письмо в конверт…

Взвыл внезапно кто-то подле двери, да так жутко, так тоскливо, что резкая боль, перехватив дыхание, защемляет сердце в смертельные тиски. В углу, на широкой лежанке, — гроб, неумело сколоченный из неоструганных досок. Превозмогая боль, отец Михаил с трудом забирается в него.

И стихает боль… и приходит несказанное блаженство освобождения духа от оков усталой, измученной жизнью больной плоти. Опустевшую деревню, погруженную во тьму безлунной ночи, покидает последний ее житель…

Пожелтело, потерлось на сгибах письмо. Четверть века прятали его разные люди. И читали они его. Но ни у кого рука не поднялась уничтожить это письмо. Помню я его наизусть. Однако люблю перечитывать аккуратные красивые строчки. Сейчас не учат писать с уважением к адресату и стали у людей не почерка, а хамство. Часто перечитываю письмо с этого места:

«Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящих как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и ЧТОБЫ ПОБЕДИТЬ». (От. 6:1, 2)

Белый конь — победа русского народа над самим собой. Победа сия аукнется в будущем, там, куда, к правнукам нашим, посылает он смертоносную стрелу, поражающую будущее России. Страшно представить сию смертоносную стрелу, уже летящую, со свистом рассекающую пространство, чтобы вонзиться в любимую, нежную плоть безвинных детей и внуков наших…

«И когда Он снял вторую печать… И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали ДРУГ ДРУГА; и дан ему большой меч». (От. 6:3, 4)

Уничтожение русского народа началось с братоубийственной Гражданской войны, в которой победили «красные». Это вызвало не токмо гибель, но и эмиграцию лучших сынов и дочерей России. Так погиб генофонд России.

«И когда Он снял третью печать… и вот, конь вороный, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос… говорящий: хиникс пшеницы за динарий и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай». (От. 6:5)

Искусственный голод, созданный советской властью, послужил для изъятия государством у населения золота (динариев) через «Торгсины» в обмен на горсточки (хиниксы) продовольствия. 13 миллионов русских, «не прикрепленных к спецраспределителям» и не имевших золота, умерли. Среди них половина — крестьяне, у которых отобрали хлеб.