Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2

— Кышшш! — неожиданно запускает в торчащую голову кондюка спелым помидором. Голова с кулаком исчезает. Кондюки храбрые, когда с милицией накатывают на безбилетного пацаненка в вагоне. Уж тогда они горазды изгаляться и юмор милицейский демонстрировать. А вылезать на крышу, когда там на ходу поезда резвится кодла беспризорников — это им слабо: как бы не упасть?

И тут нас осеняет великолепная идея, дух захватывает! Штык и Кашчей тут же претворяют идею в жизнь: курочат крышки с дефлекторов, приспускают ребятки шкарятки, приседают, поддерживая друг друга, тщательно целясь в дефлекторные трубы, и, кряхтя от усердия, хезают вовнутрь вентиляции… Шухерная мордаха у Штыка при этом становится такая умная, как у таксы, когда она аккуратно писает в гитару, чтобы на полу следов не осталось! А Ежак на разные голоса изображает разговоры пассажиров в купе, откуда торчат эти вентиляционные трубы и сам же комментирует! Будто бы видит, как во время задушевной беседы за чаепитием соседи по купе посматривают друг на друга, морща носы…

— …ось воны чаи распивают, як на юбилее заседают. А цей тамада, шо сыдить у начале, вин Вано Хенацвале. До жинок вин ого-го! охотник, бо дуже ответственный работник. А цей, шо в сторонке товстяк, тот мовчить, не вступая в прения, бо вин сексот стратехичнохо значения! А чайком усих прихощае, та завлекае харненька товстушка, болтушка та хохотушка — пидполтавская хохлушка!

А ось тута… бачите? Ось-ось на верхней полицы… — голос Ежака становится зловещим, он показывает пальцем вниз, сквозь крышу… — ось лежить, та мовчить суровая особа особой сибирской нации! — тут Ежак закатывает могозначительную паузу. — Потому шо та особая особа руда, рыжа, та ще узхоглаза! Мабуть, помесь «Варяга» з «Корейцем»? Ось, цей хибрид науке ще не ведом! Во хлубине сибирских руд ще не таке бувало… Видтуда таке диво вылезало, бо там ще и марсияне водятся — хуманоиды з червонной планеты — усе воны рудые!..

Всем понятно, это Ежак меня разыгрывает! Весь мой треп про Сибирь припомнил: про братскую могилу моряков крейсера «Варяг» и канонерки «Кореец», про марсианский корабль, упавший в Нижней Тунгуске… все это на сгал повернул! Надо бы обидеться, да не могу, изнемогая от хохота, катаюсь по крыше вагона, и сил моих хватает только на то, чтобы стонать жалобно:

— И-иди ты…

А Ежак зловеще вещает:

— Таке, хлопцы, дило: лежить и мовчить цей рудый сибиряк марсиянской породы. Видать, соби на уми цей хуманоид. А вже дуже пахнэ… фу-у-у, як похано у купе воняэ, шо терпежу усих немае! Ось Вано Хенацвале вентиляцию видчиняет… а вонища зараз ще шибче шибает! Та що же це таке?! — верещит Ежак тонюсенько, изображая хохлушку. — А ось Вано Хенацвале та балакаеть рудому хуманоиду чоловичьим голосом… — и, придав лукавой мордахе зверское выражение, хрипит Ежак гортанным голосом по-кавказски: — Ээй! Кацооо! Па-аслюшай! Ай, нэ карошо так в каампаныи делат!.. Сапсэм ты нэ ка-ароший кацо… в Тыфлысе гаварат: тааких рэ-эзат нада!!! Р-рэ-э-эзаттт!!!

Мы не в силах хохотать по-человечьи, мы хрюкаем, икаем, стонем, повизгиваем, дрыгаем ногами и размазываем слезы по прокопченным, от паровозного дыма, мордасам. Как сказал всезнающий Козьма Прутков: «Продолжать смеяться легче, чем окончить смех». Тут же каждого из нас охватывает азарт сгала. Всем не терпится внести лепту в общее дело ароматизации купе! Голубь и Мыло, перейдя на соседний купейный, там уже дефлекторы курочат. С запасом, чтобы в один дефлектор полностью не хезать. Экономить приходится наше «богатое внутреннее содержание»: дефлекторов много и нас, даже с учетом обильного фруктового питания, и на купейные вагоны не хватает!

Люди мы бывалые и перспектива возмездия нас не беспокоит. Слышали мы про телефон и телеграф, но ловить-то нас некому! Легенды о деловитости чекистов — туфта, которую распространяет гебня для поддержания авторитета и зарплаты многотысячной своры «рыцарей революции», умеющих ловить только у себя в тарелке. Ловит гебня тех, у кого есть адрес, квартира, а главное — барахло, ради которого и арестовывают. Года на два хватило чекистам шпионов, которых ловили по адресам в телефонных книгах, потому что телефоны были у самых прибарахленных.

Всех отелефоненных выловили и расстреляли по обвинению японский шпион (даже если дело было «на хуторе близ Диканьки»)! На более оригинальное обвинение у чекистов мозгов не хватило. Пока «ловили» по телефонам, чекисты так обленились, что и это обвинение им писать стало лень. Теперь они без доноса не арестовывают, потому что донос — это готовое обвинение. А советский человек, если он с утра не заложил соседа, то потом весь день ходит как оплеванный и живет без удовольствия!

Мы, воры и беспризорники, квартирами и телефонами не прибарахленные, должностями не обремененные, орденами не награжденные, а потому никто нам не завидует и доносы на нас не пишет. Не интересны мы НКВД. Тем более и статью для нас не придумаешь, так как при советской власти воровства нет, так как «быть не может этой отрыжки капитала!»

Милиция, в отличие от чекистов, для нас опаснее. Но кто-то хорошо придумал, чтобы милиция не совалась на железную дорогу. Тут своя милиция — железнодорожная (железняки), не только малочисленная, но и не расположенная к лихим погоням по вагонам и под вагонами. И не из-за малой зарплаты, а из-за преклонных возрастов и хилого здоровьишка железняков, которых набирают с бору по сосенке из поселков и деревень повдоль всей железной дороги. Любимое занятие железняков, которому посвящают они дни и ночи своей суровой службы, состоит в том, чтобы кучковаться кагалом в красном уголке узловой станции и дремать там, пуская старческих шептунов под монотонный зудеж политинформатора. И до тех пор пока «горячие сердца и холодные головы» озабочены «положением народов Африки», та часть народа, которую зовут криминальной, с патриотической песней «Эх, хорошо в стране советской жить!» майданит, лихо разъезжая по железным дорогам.

А неугомонный Ежак новое занятие нашел: на коробке от папирос «Советские» рисует главарей советского обезьянника, где правят не короли или президенты, а… вожди, как до матриархата! Подвесив вождей толстопузиков на зубчиках кремлевской стены, Ежак подписывает для непонятливых: «Молотов, Каганович, Жданов, Берия…» Всех советских главарей, всех партийных сволочей и небось не без причины помнит кумпол ежачиный!

А на звездочку на башне с часами подвешивает толстозадую тварь под названием генсекретарь… вместе с его пышными усами. Пройдя по рукам, разрисованная коробка долго летит кувыркаясь вслед за поездом. А паровоз, грациозно выгибает длинный, гибкий, как у змеи, хвост и кричит паровозным гудком, кричит протяжно, кричит волнующе страстно, устремляясь в дивную даль, где «самое синее в мире Черное море мое», как поет Утесов.