Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2

и мы будем радоваться и веселиться во все дни наши! (Пс.89:14) .

Если каждое утро просыпаться с мыслью о том, что сегодня можно жить с утра и до вечера, не это ли самый радостный день?! Тогда каждый день в этой жизни одноразовой — праздник! Сколько дней, столько праздников! И Седой говорил:

СЧАСТЬЕ — ПОСТОЯННОЕ ЧУВСТВО РАДОСТИ, А СМЫСЛ ЖИЗНИ — В СЧАСТЬЕ.

Конечно, трудно быть счастливым в СССР, если любая творческая работа для меня заказана: не буду же я, подобно советским лауреатам, продавать совесть за тридцать сребреников ради власти, богатства и славы!Эта триада в руках дьявола, искушающего:

Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее(Лк.4:6).

Так сказал дьявол Христу. Такое искушеньице не только для Христа, но даже для меня — примитив пошленький, но для агрессивно тупых биороботов-партийцев — это наповал! А если б люди стали Новый Завет читать, да пообщались бы с Седым и с отцом Михаилом, пришлось бы Богу отправлять на заслуженный отдых Искусителя!

Небось, не у одного меня сегодня в голове такие шухерные мыслишки пританцовывают, как после универсального солдатского лекарства — полстакана спирта на глоток воды. Судя по жизнерадостному гомону роты и у других настроение, как в группе детсадика, которую ведут в парк с аттракционами. Гомонит и ржет на ходу рота. Несколько парней дурачатся: бегают друг за дружкой, прячутся за других, толкаются, мешая идти, — в пятнашки играют что ли? Ан нет, тычут всем в сопло необычный трофей из барахла на дороге. Это — забавная игрушка, изображающая в натуральную величину тот «конец», который называют «мужское начало». Из цветной резины, с резинками, чтобы за ляжки пристегнуть… Небось, сюрприз? Кто-то плюется, а мне понравилось, остроумно! Бывают глупые сюрпризы, например зажигалка, похожая на пистолет. Захочешь дать прикурить, а тебя — хрясь по кумполу! — законная самооборона. А с такой игрушкой шутить безопаснее: приходишь в гости к даме, вешаешь пальто, целуешь ручку, говоришь комплимент, а игрушечка — прыг! — из расстегнутой ширинки…

— Ах, извините, — говоришь, смущаясь, — не доглядел я за этим проказником! У него своя голова, которой он день и ночь про вас думает!

Что дальше будет, не знаю, но предполагаю: с ходу по тыковке не звякнут — прическу пожалеют…

Вот и у меня: только начну думать о чем-нибудь пристойном, так соображалка любую мыслЮ на похабель поворачивает.

О горнем помышляйте, а не о земном (Кол.3:2)

советовал мой любимый и очень уважаемый Апостол Павел. А я?!. Не человек, а придаток к размножалке! Как тут жить в пехоте, если от любой самой абстрактной мысли этот «конец» в штаны упирается, шагать не дает?!

Наконец-то, угомонились парни. Счастливый обладатель пикантного трофея прячет «сувенирчик из Европы» в солдатский сидорок: все в хозяйстве сгодится! Удивительные штучки-дрючки таскают солдаты в сидорочках, промасленных концентратами и ружейной смазкой. Но уверен я: нет фронтовика, который хотя бы символично имел бы предметы из знаменитых дурацких афоризмов: «Каждый солдат носит в ранце маршальский жезл!» или «Плох солдат, если в ранце его нет генеральских эполет!» Не верю я, что такие благоглупости сочиняли Наполеон и Суворов! Они-то, профи, знали: нет у солдата ни в ранце, ни в мечтах маршальских жезлов и генеральских эполет. Такая мулька не для солдат, а для штабных прохвостов. А ведь с точки зрения сочинителя таких дурных афоризмов — никудышние мы солдаты: навоевались — по самое не балуй! Домой хотим! Домой!!! К ба-абам…

Конец репортаж 27

Тот же день.

29 апреля 1945 г.

Возраст — 18 лет.

Сотня км на юго-запад от Вены.

Дорога свернула к реке. За мостиком — дорф. Под указателем Мariendorf, как Аленушка на камушке, сидит ротный. Не грустит. Нас ждет. С утра ехал он впереди батальона на виллисе комбата, дружка по училищу. Хорошо ехал: в багажнике виллиса ящик коньяка. И поют канареечки песни строевые в душах отцов-командиров…

— Р-рота-а! — протяжно выпевает разрумяненный ротный. — Стой! Гей, славяне, под-тянииись! По четыре становииись! Через дорф пройти с песней! Как положено победителям!!! — Тут под ротным земля накренилась, его повело в кювет. И он спешит передать командование:

— Старший сержант, принять командование парадом… Победы!

Акимов резво выбегает на обочину, базлая с ходу:

— Рррота-а-а! Рравня-айсь! Смиррр-но! На прра-о! Шаго-ом ыррш! Ррыс, два-а-а! Ррыс, два-а-а! Пулеметчики-и! А вам чо? Особое приглашение?! Где оружие? Воротнички-и!! Мать перемать! За-астегнуть воротнички!! Па-адтянуть ремни! Па-адтянуться! Носы от пупков ааатар-вааать! Мать вашу перемать! Выше головы держать! Рррыс, два-а! Чо позагибались?! Рраспустили жопы на пол-Европы!! Рразогнуться! Подобраться! Ррыс, два-а! Но-ожку! Тверже ножку! Ррыс, два-а! За-апева-ай!

Схватив с повозки карабин и дегтяря без диска (так он полегче и ловчей), я и Леха догоняем роту, заполняя последнюю шеренгу. Перед нами в лад качаются охомученные скатками пропотевшие спины. Качаются мерно, согласованно, как в грозном ритуальном танце. Пахнет привычно душноватым запашком родной роты, старательно печатающей шаг.

— Ррыс, два-а! Ррыс, два-а!..

Бух! Бух! Бух! Бух!.. — бУхает по дороге сотня, окованных железом, разбуханных фрицевских прохорей. Бухают в монотонном ритме пехотной поступи тяжелой от своего могущества. Тут не хухры-мухры, не просто «уныло бредущее стадо малахольных кашеедов», как ласково называл нас прежний старшина. Сила прет! Боевая единица — рррота! Хотя нас всего полроты… Дорф безлюден. Это кажется. Знаем, что жители дорфа, как тараканы, по щелям заныкались. И десятки глаз из укромных мест наблюдают за нами, сравнивая с мужьями и сыновьями, которые так же самоуверенно бУхали сапогами, уходя на войну.

Только мы бухаем прохорями не уходя, а возвращаясь с войны, бухаем по их земле австрийской, бесцеремонно оглашая их дорф нашей, русской, песней! И в этом две большие разницы между нами и ихними, когда-то бравыми, мужичками. И прячутся от нас тещи, матери и жены тех, кто ушел на войну из этого дорфа. И под ритмичное буханье сапог полсотни российских глоток лихо горланят пустословную солдатскую «ПерепетУю» из недоброй памяти голодных и холодных учебок. И подхваченная разухабистым ритмом, молотит российская полурота австрийскую дорожную щебенку сотней немецких прохорей.