Исаак Гольдберг - День разгорается

Улица была безлюдна и безмолвна. И только баррикада и несколько десятков дружинников, засевших за нею, оживляли пустынность и настороженность слепых домов и притаившихся глухо закрытых ворот.

Павел хмуро поглядел на высветлевшее небо, оглянулся кругом, всмотрелся вперед, туда, откуда можно было ожидать нападения и невесело усмехнулся:

— Да, штука... Вот и соображай...

— Соображать нечего, — отозвался кто-то сбоку, — видать, кожевники все еще держатся, А то бы давно на нас пошли.

— Держатся, это верно. А вот наши разведчики? Неужели в переплет какой попали?

— Все может быть. Наткнулись на солдат или на полицию, ну и вот...

Разговор оживился и мог стать общим и шумным, но в стороне послышался неожиданный шум. Мерный и непрерывный, он все усиливался, все приближался.

Дружинники насторожились. Павел вытянул шею и, прислушиваясь, посмотрел туда, откуда накатывался этот необычный и неожиданный шум.

— Ну, вот... — сказал он и лицо его стало строгим и сосредоточенным. — Ну, вот и на нас... Солдаты... По местам!..

На баррикаде все ожило. Дружинники разместились по заранее намеченным местам. Приготовились. Замерли. Вдруг все это — баррикада, оружие в руках, ожидание опасности — стало необычайно простым и вместе с тем глубоким и понятным до какого-то крайнего предела. Еще мгновенье назад до сознания каждого из них не доходило по-настоящему представление о настоящей опасности, о крови, о гибели, о смерти. Все было легким и простым, как игра. И как при игре было весело и не думалось о смерти, о крови.

Павел взглянул на товарищей. Какие они все разные и как сравняло их всех вот сейчас острое ожидание. Вот двое, самых молодых, гимназист и кажется ученик реального. У обоих раскрасневшиеся лица, оба напряженно припали к краю вывески «Майзель и сын» и сжимают рукоятки неуклюжих «бульдогов». На их лицах страху нет. Может быть, любопытство, острое и редкое, непережитое еще любопытство разрумянило их щеки и зажгло тревожные огоньки в их глазах. А вот рябой угрюмый рабочий из губернской типографии. Свинцовая пыль навсегда въелась в рябины его лица. Глаза его тусклы и усталые тени прочно лежат под ними. Сейчас его глаза запали глубже, чем всегда, и в них вспыхивают холодные огоньки. Пристроившийся по-удобней возле ящика из-под товаров широкоскулый кочегар с паровой мельницы озабоченно прилаживает свой потускневший «смит» к согнутой в локте левей руке: так, как учили его в дружине, и казалось, весь ушел в это дело. Четверо рабочих с пимокатной фабрики с охотничьими ружьями прилегли плотно за поленицей дров и примерно прицеливаются в улицу. А там за ними семинарист в запотевших от холода очках поминутно вытирает их грязным платком и оставляет на коленях громадный полицейский револьвер. И еще и еще. Все разные люди; но Павел знает, что все они сейчас очень близки друг другу, что чувствуют они все одинаково и что их объединяет единое общее чувство, которое собрало их сюда и заставляет дожидаться опасности и не избегать ее.

Мерный и непрерывный шум возрастал. Уже можно было легко определить, что это шагают, тяжело и как машины одинаково, солдаты. Уже чувствовалось дыхание сотен людей. Уже отчетливо можно было различить чей-то одинокий голос, скомандовавший: «На ле-ево-о!» Но улица еще была пустынна.

Павел нагнулся к земле и достал что-то тщательно завязанное бичевкой. Кочегар повернул голову в его сторону и суетливо приподнялся:

— Палка тута. Возле мене...

Развернув алое полотнище знамени, Павел взял поданное ему древко и быстро наладил флаг.

— Товарищи! — выпрямляясь и держа готовое знамя в руках, просто и деловито сказал он. — Сейчас начнется... Предлагаю, которые не чувствуют решимости в себе, могут еще уйти... Покуда время есть...

— Ладно! — за всех коротко и недовольно ответил типографский рабочий. — Пущай начинается!.. На то и шли!..

— Ладно! — подхватили другие. — Подымай выше знамя!.. Выше!..

Застенчиво улыбаясь, Павел кивнул головой и поднялся с флагом в руках по дровам, по ящикам, как по ступеням, на баррикаду.

Из-за угла выходили первые шеренги солдат...

— Эй! — закричал с испуганной отчаянностью молодой офицер, шедший впереди остановившейся колонны солдат. — Эй вы! Бросьте эту комедию. Имею приказание стрелять боевыми при всяком препятствии!.. Сбрасывайте вашу красную тряпку и убирайтесь с дороги!..

— Эй! — подражая тону офицера, ответил семинарист, вдруг развеселившийся как только топот сотен солдатских ног прекратился. — Эй, вы, солдаты!. Гоните в шею командира вашего! Присоединяйтесь к нам! Честное слово, присоединяйтесь!.. Ура, солдаты!..

На баррикаде подхватили этот крик:

— Ура, солдаты!.. Да здравствует армия!.. Переходите к нам!..

Офицер оглянулся на своих солдат. Те стояли молча. У офицера перекосилось лицо от негодования, неожиданности и может быть от испуга: молчание солдат не понравилось офицеру. У них, у многих были смущенные глаза, некоторые улыбались приветливо и эта приветливость относилась к тем, кто громоздился за баррикадой и над кем хлопал на холодном ветру красный флаг.

— Смирно! — крикнул офицер. — Слушать команду!

Павел, наблюдавший за действиями офицера и поведением солдат, тихо сказал дружинникам:

— Не высовывайтесь, товарищи! Будьте осторожны!

Солдаты, почуяв в голосе своего командира нескрываемую ярость, сразу подобрались и окаменели. Винтовки, взятые на-плечо, застыли и устремились черными штыками ввысь.

— Повторяю, — круто обернулся офицер к баррикаде, — повторяю: расходитесь! Немедленно!

Дружинники молчали. Тогда Павел приподнялся на какой-то обрубок так, что голова его возвышалась над баррикадой, и поднял руку.

— Товарищи! — громко проговорил он и голос его молодо и сочно прозвучал в разгоревшемся, светлом морозном утре. — Мы не уйдем отсюда. Мы защищаем свою жизнь, свою свободу. Товарищи солдаты! Вас ведут против народа, против трудящихся. Вас обманывают и заставляют стрелять в своих братьев. Не подчиняйтесь диким приказаниям ваших начальников...

Офицер сорвал перчатку с левой руки, круто повернулся к своему отряду и что-то скомандовал. Барабанная дробь весело и звонко покрыла слова Павла.

Барабан заливался быстрым, пляшущим, взмывающим к стремительным движениям рокотом. Но лица солдат при звуке барабана стали еще более застывшими и каменными. Колонны быстро и уверенно, как на параде, перестроились. Пред баррикадой выросла построенная по-боевому вооруженная сила. Дружинники поняли, что наступает решительное мгновенье. И опять Павел приподнялся над баррикадой и опять закричал:

— Товарищи солдаты! Уходите, мы не будем стрелять в вас!.. Уходите!

И хотя голос Павла покрывал барабанную дробь и хотя слова Павла доносились до построенного по-боевому отряда, солдаты не слышали этих слов, солдаты смотрели на своего начальника и ловили каждое его движение и ждали его приказаний.