Розмэри Сатклифф - Меч на закате

Я даже спросил себя на мгновение, кто это распоряжается в личных покоях Амброзия. А потом, когда я замешкался в дверях, человек обернулся — и это был Амброзий.

Думаю, мы сказали что-то, каждый выкрикнул имя другого. А мгновение спустя стиснули друг друга в объятиях. Немного погодя мы отстранились на расстояние вытянутой руки и стояли, глядя друг на друга.

— Люди с полным основанием называют тебя Медведем! — смеясь, воскликнул Амброзий. — Особенно те, кто испытал на себе твои любящие объятия! Ах, но как хорошо увидеть тебя снова, Медвежонок! Часы, прошедшие с тех пор, как прибыл твой гонец, показались мне воистину долгими!

— И увидеть тебя, Амброзий! Это как солнце и луна для моего сердца — увидеть тебя снова! Я задержался только для того, чтобы оставить Гуэнхумару и малышку в моих старых покоях — даже не смыл с себя дорожную пыль — и сразу пришел к тебе.

Его ладони лежали на моих плечах, а теперь он поднял испытующий взгляд на мое лицо. Черты его собственного смуглого узкого лица казались незнакомыми под бледной сединой волос, но глаза были такими же, какими были всегда.

— Ах да, эта Гуэнхумара, — сказал он наконец. — Знаешь, я всегда думал, что ты всю свою жизнь будешь таким же, как я, так и не взявший ни одну женщину от очага ее отца.

— Я тоже так думал.

— Она очень красива, эта твоя женщина?

— Нет, — ответил я. — Она худая и смуглая, но у нее красивые волосы.

— И она принесла тебе в приданое сотню всадников, что, думаю, могло сделать прекрасной в твоих глазах любую женщину.

— Это всадники были прекрасны. Гуэнхумаре это не нужно. Она похожа…, — я запнулся, пытаясь понять, на что же была похожа Гуэнхумара, потому что я никогда прежде не пытался ее описать, даже самому себе.

И губы Амброзия на мгновение дрогнули улыбкой.

— На цветок? Или на сокола? Я слышал все это раньше, Медвежонок. Нет-нет, не утруждай себя, я вскоре и сам ее увижу.

Но я все еще пытался понять, на что была похожа Гуэнхумара.

— Не на цветок… может быть, на одну из этих сухих ароматических трав, запах которых чувствуешь по-настоящему, только когда к ним прикасаешься.

Немного погодя он сидел в походном кресле со скрещенными ножками и вырезанными на подлокотниках волчьими головами, которое на моей памяти всегда служило ему сиденьем. Я подтащил к жаровне все тот же старый табурет, и Кабаль, который до тех пор стоял, наблюдая за нами и медленно помахивая хвостом, с удовлетворенным ворчанием плюхнулся на пол у моих ног, судя по всему, чувствуя себя здесь так же как дома, как и тот, другой, Кабаль. Мы с Амброзием посмотрели друг на друга, и отчуждение, вызванное долгой разлукой, пролегло между нами внезапным молчанием. Наконец он прервал его.

— Ты, должно быть, привел с собой на юг все свое Товарищество?

— В полном составе — три сотни с запасными лошадьми и обычным обозом.

— Так, это приятно слышать. Что стало с подкреплениями, о которых ты писал?

— Вернулись по домам — они никогда не задерживались надолго. Они собирались под Алого Дракона, чтобы сражаться за свои охотничьи тропы, и каждый раз, когда я двигался дальше, некоторые из них следовали за мной, а остальные разбредались к своим очагам, и на их место приходили другие. Это означало, что все время приходилось обучать новичков; но они были хорошими ребятами.

Я замолчал, глядя в алое сердце жаровни и внезапно осознавая то, о чем никогда не думал раньше, — что Товарищи тоже не задерживались надолго. Я вспоминал людей, выступивших со мной из Венты тринадцать лет назад, людей из Пустошей и накрытых широкими небесами болот Линдума; людей из Дэвы и Эбуракума, маленькие отряды сорвиголов с моих родных холмов, из Озерного Края и со всего темного севера Британии; все они были в свое время Товарищами, а теперь лежали мертвыми среди вереска вдоль и поперек Низинной Каледонии, а их места были заняты юными воинами той земли, которая их убила. И однако я не думал о Братстве, как о чем-то, что постоянно менялось. Когда мы снова направились на юг и нас покинули последние подкрепления, я был рад тому, что мы опять стали только Товариществом, старым сплоченным Братством, каким были изначально. И, сидя тем холодным весенним вечером у жаровни в комнате Амброзия, куда со старой груши, растущей у стены внутреннего двора, доносилась песнь дрозда, я понял, что это было потому, что Товарищество жило своей собственной жизнью и было сильнее, чем составляющие его отдельные люди.

— Если у тебя есть для нас работа, то, думаю, ты увидишь, что мы стоим большего, чем такое же количество выбранных наугад копейщиков, — сказал я, думая, что он, может быть, жалеет об этих ушедших подкреплениях.

Он тоже глядел в пламя жаровни, но теперь поднял глаза, и в их глубине заиграла усмешка.

— Я более чем уверен в этом. А что до работы, которая у меня может найтись для вас, — прошлой осенью я послал тебе сообщение о том, что надвигается новый потоп.

— Я получил его.

— Этот потоп сейчас набрал силу. Морские Волки снова зашевелились, полчищами вторгаясь на территорию триновантов и расползаясь вглубь страны по старым землям иценов от реки Абус до Метариса. Пока что мы их удерживаем, но тем не менее, вы пришли очень кстати, ты и твои три сотни.

— А как насчет поселений кантиев?

— Пока ничего; но мне думается, что они тоже готовятся к действиям. Ты слышал в своей северной твердыне, что Оиск, внук Хенгеста, провозгласил Кентское королевство и что наш родственник Сердик становится полноправным и могущественным военным вождем?

— Нет, — ответил я, — я не слышал об этом. Оиск проскользнул у меня между пальцами в Эбуракуме, но Сердика я держал в руках — и отпустил. Я был глупцом, что не убил его. Но трудно быть мудрым, когда перед тобой затравленный пятнадцатилетний мальчишка, стоящий над телом своей матери.

Он кивнул, а потом, несколько мгновений спустя, неожиданно оторвал светлые блестящие глаза от алого сердца жаровни.

— Как скоро ты сможешь выступить на военную тропу?

— Дай мне десять дней, — сказал я. — У нас был долгий, тяжелый переход после долгой, тяжелой зимы, и мы все еще не обрели форму, ни люди, ни лошади. Некоторые из нас — помнишь Флавиана, сына Аквилы? — должны будут послать за ожидающими их женами, а мне самому нужно условиться, чтобы сюда перевели часть табуна из Дэвы. Мы только что вышли из глуши, Амброзий; дай нам десять дней, чтобы уладить свои дела и вкусить наслаждений плоти — напиться допьяна пару вечеров подряд и поиграть в Юпитера с женщинами города; а потом мы поправим ножны на поясах и будем к твоим услугам.

В глубине его глаз снова замерцала улыбка.

— Эта просьба кажется мне достаточно скромной. В прошлый раз ты попросил отсрочку от кампаний на целое лето.