Розмэри Сатклифф - Меч на закате

— Артос, когда я решил поехать на эту охоту и заговорил о том, что чувствую себя в Венте, как в клетке, ты не подумал, что у больных бывают странные причуды?

— Мне слишком хорошо знакомо ощущение клетки, которое приходит к человеку в конце зимних квартир, когда жизнь в мире начинает просыпаться, но весна и время выступать в поход все еще далеки.

Он кивнул.

— И однако это была не единственная причина, не главная причина, почему я хотел подняться сюда, на холмы, где мы всегда охотились.

— Ах, так? И какова же главная причина?

— Их было две, — ответил он. — Две, слившихся воедино, как две половинки сливовой косточки. И одна из них вот какая. Я знал, что пришло время поговорить с тобой о некоторых вещах, касающихся человека, который примет Меч Британии после меня.

У Аквилы вырвался хриплый, гортанный протестующий звук; и Амброзий ответил на него так, словно это были слова.

— О, оно действительно пришло… Нет-нет, друзья, не надо делать из-за меня таких угрюмых лиц. Я еще не стар — не стар по годам — но, несомненно, уже не в расцвете лет. Я прожил достаточно долгую жизнь, хорошую жизнь, которая дала мне верных друзей и нескольких человек, которые меня любят; вряд ли человек может просить о чем-то большем — за исключением разве того, чтобы был кто-то, кто мог бы подхватить после него орудия его ремесла и создать с их помощью нечто более великое, чем все то, что когда-либо создал он сам.

Он долго молчал, глядя на полуочищенный каштан у себя в руке, и мы тоже молчали в ожидании того, что последует дальше. У меня было странное чувство, что Аквила — хотя я не думаю, что на самом деле он хотя бы пошевельнулся, — немного отстранился от нас, словно то, что происходило, было в основном между Амброзием и мной.

— Пришло время, когда я должен выбрать человека, который подхватит орудия моего ремесла после меня, — Амброзий снова поднял голову и посмотрел мне в лицо. — Артос, если не считать незначительной случайности рождения, ты — мой сын; единственный сын, которого я когда-либо имел. Я говорил тебе об этом раньше. Более того, по крови ты, так же несомненно, как и я, принадлежишь к Королевскому дому.

Я вмешался, думая облегчить ему задачу.

— Сын Уты по крови, но не по имени, и поэтому я не могу быть тем, кто подхватит после тебя орудия твоего ремесла. Не беспокойся, Амброзий, я всегда это знал. Я военачальник. Я не жажду быть Верховным королем, — помню, я протянул руку и накрыл ею руку Амброзия. — Когда-то давно ты пообещал мне Арфон, и этого для меня достаточно.

— Нет, ты не понял, — возразил он. — Вот послушай: если я обойду тебя выбором, то он должен будет пасть на Кадора из Думнонии или на юного Константина, его сына. Они — последние, в чьих жилах течет королевская кровь Британии, и я не уверен в Кадоре; в нем есть внутренний огонь, необходимый вождю, но этот огонь то вспыхивает, то угасает; а цели самого Кадора смещаются, точно гонимые ветром песчаные дюны. Я не могу поверить сердцем, что он — тот, кто сможет удержать разнородное королевство и рвущуюся с поводка свору местных князьков. Достоинства мальчика у меня не было случая оценить, но чем бы он ни стал впоследствии, сейчас он вряд ли может быть чем-то иным, кроме как полуобъезженным жеребенком.

Я подумал о смуглом молодом человеке, с которым охотился той весной перед Галлией, о ребенке, в чье гнездышко упала большая печать Максима, и сказал:

— Амброзий, не должно ли все это быть передано на рассмотрение Совета?

Его губы дернулись в улыбке.

— Вряд ли. Послушай еще. Если я созову Совет и скажу, что я решил оставить после себя Кадора из Думнонии, то я отдам Британию — все, что было нашим наследием, все, ради чего мы, наше войско, отдавали жизни, все, что мы до сих пор имеем в виду, когда говорим о Риме, — в руки человека, о котором я не могу с уверенностью сказать, что он достаточно силен, чтобы удержать ее; и если, когда я умру, обнаружится, что мои сомнения были обоснованны, то пострадаю не я, а Британия. Британия и весь западный мир, который увидит, как погаснут последние огни.

— Тогда кто же? — спросил я.

Он посмотрел мне прямо в лицо, не говоря ни слова; и через какое-то время я произнес:

— О нет, я не из того теста, из которого делают узурпаторов.

— Но можешь ли ты быть уверен, что у тебя будет выбор? Если я назову Кадора из Думнонии своим преемником, то, думаю, британские князья по большей части примут его — слегка поворчав в своем кругу. «Он не более велик, чем мы», но также: «Он последний королевской крови». Но все здешнее Южное Королевство и все войско, не говоря уже о твоем собственном отряде, как один человек, выступят за тебя.

— Они не сделают этого, если я не встану во главе, — возразил я.

— Артос, мой Медвежонок-простачок, ты переоцениваешь — или, возможно, недооцениваешь — силу своего влияния на людей. Когда войско выступает за какого-нибудь вождя, это не всегда происходит по указке этого вождя… Ты — человек, обладающий властью удержать Британию после меня, но поскольку ты низкорожденный, я не могу формально назначить тебя своим преемником перед Советом. Однако я могу по крайней мере развязать тебе руки, чтобы ты сам завоевал престол Верховного короля.

— Думаю, я все равно не понимаю, — медленно проговорил я.

— Нет? Если я умру, не назначив преемника, большинство обратится к тебе как к чему-то само собой разумеющемуся, а остальное будет в твоих руках. Поэтому мне следует постараться умереть внезапно, чтобы у меня не было времени назвать наследника. Полагаю, это доставит некоторое неудобство Совету, но…

Я вскочил на ноги.

— Мой Бог! Амброзий! Ты повредился в уме! Оставить нас, не назвав наследника… это значит оставить Британию раздираемой на части внутренней войной в то самое время, когда наша единственная надежда — это стоять вместе… ты не мог подумать… ты…

Он откинулся назад в тяжелом резном кресле, поднял голову и посмотрел на меня снизу вверх, и его глаза на умирающем лице были ясными и решительными.

— О да, я подумал… я не игрок по натуре, Артос, но я могу бросить кости, когда это необходимо. Я прекрасно знаю, что при этом я играю на самую высокую ставку в своей жизни и что если я проиграю, Британия распадется на части, как прогнившее яблоко, и будет открыта для полчищ варваров; но если я выиграю, у нас будет еще несколько лет, чтобы продолжить борьбу. И я верю, что я выиграю, — по крайней мере, с большей вероятностью, чем если бы я оставил после себя Кадора из Думнонии, — в его голос вкралась тень безрадостного смеха. — Жаль, что, согласно природе вещей, меня здесь не будет, и я не узнаю, выиграл я или проиграл; выбросил я Венеру или Собаку.

— Я по-прежнему думаю, что это безумие!

— Может быть, и безумие; но другого пути нет. Сядь, Артос, и послушай меня еще немного, потому что у нас не вся жизнь впереди.