Розмэри Сатклифф - Меч на закате

Но когда мы поднялись по ступенькам на юго-западную оконечность вала, он не сразу заговорил о том — что бы это ни было — что привело его ко мне (потому что я не сомневался, что, хоть мы и были друзьями, это не был просто дружеский визит), а облокотился рядом со мной о парапет, глядя вдаль, на горы. Шторма, бушевавшие последние несколько суток, истощили свои силы дождем и ветром; это был день прерывистого света и плывущих облаков; и Ир Виддфа и ее менее высокие телохранители, покрытые темным налетом бегущих теней, четко выделялись на фоне смятенного неба. Я посмотрел в том же направлении, и мне показалось, что легкий ветерок, посвистывающий над крепостными стенами, несет с собой запах снегов высокогорья и прохладный, хватающий за душу аромат листьев, преющих у северной, замшелой стороны деревьев; и это было дыханием лесов под Динас Фараоном, где я вырос. А потом — что так часто случалось, когда я поворачивался лицом к своим родным горам, — мне почудился в том же ветерке привкус торфяного дыма и душистая сладость женских волос. Я гадал, есть ли у меня сын среди этих укромных долин и залитых голубыми тенями ущелий; сын семи лет от роду, обученный ненависти с тех самых пор, как впервые вкусил этот яд вместе с материнским молоком… Нет, я не гадал, я знал. Ненависть можно чувствовать издалека, как и любовь… Я снова поймал запах лесов под Динас Фараоном и мысленно ухватился за него, как хватаешься за талисман, оказавшись в темном месте.

Наверно, я вздрогнул, потому что стоящий рядом Кинмарк рассмеялся и спросил:

— Что такое? Вдруг стало не по себе?

— Просто на солнце набежало облако.

Он искоса взглянул на меня; глупо, что я сказал это, потому что как раз в тот момент на солнце не было никакого облака; но он не стал настаивать.

— А теперь расскажи мне, что произошло этой осенью.

Значит, первой была моя очередь. Я рассказал. Рассказывать было почти нечего, и моя история была короткой.

— И ты, стало быть, вернулся сюда, в Дэву, чтобы зализать раны и устроиться на зимних квартирах?

— Да, — ответил я.

— А как насчет припасов?

— Это была одна из главных причин, почему я выбрал Дэву: пастбища для лошадей и ячмень Мона для нас. Сегодня утром я послал своего лейтенанта Бедуира с повозками и небольшим сопровождением в Арфон, чтобы он привез все, что сможет. Я дал бы им отдохнуть еще несколько дней, но не осмелился — зима на носу. И так мы можем только молить Бога, чтобы они успели довезти зерно вовремя — и чтобы в Моне был хороший урожай.

— А пока?

— А пока мы «добываем пропитание на месте». Я заплатил твоим людям все, что смог. Я не могу платить справедливую цену за наше содержание, в войсковой казне недостаточно денег, их никогда не бывает достаточно; а то, что там есть, уходит в основном лошадиным барышникам и оружейникам.

— И в Арфон за зерно?

Я покачал головой.

— Это идет как дань с моего племени. На самом деле часть зерна прибудет из моих собственных поместий. Я принадлежу к роду лордов Арфона, как выразился твой здешний старейшина. Они дадут мне зерно… Что же до остального, у нас всегда есть охота — зерно в амбарах и вепрь в лесах; ведь именно так жили сторожевые посты в прежние дни.

На какое-то время между нами воцарилось молчание; потом, наконец, Кинмарк спросил:

— Ты собирался приехать в замок и поговорить со мной — о чем именно?

Я слегка повернулся, опираясь одним локтем о парапет, и взглянул на него.

— Мне нужны люди.

Он улыбнулся — короткой яростной улыбкой, которая вспыхнула и сошла с его лица, оставив его серьезным и задумчивым.

— Сердце подсказывает мне, что ты можешь набрать себе людей без всякой помощи со стороны какого-либо князька, друг мой.

— Если у меня будут развязаны руки — да.

— В Линдуме твои руки были связаны?

— Достаточно свободны, пока люди были нужны только для того, чтобы выгнать Морских Волков за пределы тамошних границ. Мне нужны люди, которые весной оставили бы охотничьи тропы Дэвы — без препятствий или помех со стороны своего герцога — и пошли за мной через горы к Эбуракуму.

— Твои руки развязаны, — сказал он. — Подними свое знамя, и юноши слетятся к тебе, как июньские жуки на огонь. Только оставь хоть несколько человек, чтобы защищать наших женщин и очаги.

— Набеги скоттов?

— Набеги скоттов и другое. Может быть, из-за гор дует саксонский ветер, — прежде чем я успел поинтересоваться, что он имеет в виду, он резко повернулся, подняв голову навстречу ветру, треплющему пегую, рыжевато-русую гриву его волос. — А что будет после Эбуракума?

— Это не только Эбуракум, хотя он находится в центре всего. Это все восточные земли бригантов. А потом мы пойдем туда, где в нас будут нуждаться сильнее всего; по всей видимости, на юго-восток, к территориям иценов. Саксы уже называют весь этот край своими собственными северными и южными землями — Норфолк и Саутфолк.

Кинмарк внезапно заявил:

— И все же я думаю, что ты поступишь мудро, если пойдешь на север, за Стену, — и без лишней задержки.

Я спокойно посмотрел на него, зная, что он наконец-то сказал то, за чем приехал.

— И каков же ответ на эту загадку, милорд Кинмарк?

И он ответил мне взглядом на взгляд, глаза в глаза.

— Мне тоже есть о чем поговорить и что рассказать. Именно поэтому я не стал ждать твоего приезда, а отправился на охоту в сторону Дэвы. Если знаки и знамения не лгут, к середине следующего лета в половине низин Каледонии заполыхает вереск; ко времени сбора урожая пламя переметнется через Стену.

— Вторая загадка в ответ на первую. Что это значит?

— Уже год, а то и больше, в южной Каледонии зреют волнения. Мы чувствовали это — мы, правители государств Севера. Мы чувствовали это даже на таком расстоянии от Стены, но все было очень неопределенным, словно легкий летний ветерок в высокой траве, который дует сразу отовсюду. Теперь это обрело форму, и мы знаем, откуда он все-таки дует. Саксы обратились за помощью к Раскрашенному Народу, пообещав ему долю в богатой поживе, когда падет Британия; а Раскрашенный Народ объявил Крэн Тара, общий сбор, призывая к себе скоттов даже из-за моря, из Гибернии, и объединяясь с некоторыми британскими князьями, которые вообразили, будто им предоставляется возможность освободиться от всех уз и остаться в гордом одиночестве, — глупцы, сами торопятся просунуть шеи под саксонскую пяту.

— Под пяту графа Хенгеста? — я почувствовал в груди маленький холодный комок.

— Думаю, нет. Возможно, в этом замешан Окта, но мне скорее кажется, что это дело рук настоящих саксов с северного побережья. О да, у нас одно название служит для всех, но Хенгест — ют, не забывай об этом, а Морские Волки еще не научились действовать сообща, — его голос упал, и в нем зазвучали угрюмые ноты. — Если они научатся этому раньше, чем мы, это будет концом Британии.