Розмэри Сатклифф - Меч на закате

За дверью он сказал:

— Я пришлю пару людей унести тело, — и добавил: — Смотри, как бы могилу не пришлось делать достаточно широкой для двоих.

— Я сделаю все, что смогу, — пообещал я и услышал, как его шаги затихают в темноте между сторожевыми кострами; и по этим шагам, смазанным, нечетким оттого, что он сильно подволакивал свою сухую ногу, понял, насколько он устал. Я оставался, где был, под Алым Драконом, висящим на древке копья рядом с дверью, пытаясь услышать из хижины хоть какой-нибудь звук, пока до меня не донесся топот посланных Гуалькмаем людей; а тогда вернулся в свет фонаря. Левин стоял на коленях рядом с умершим, не отрывая от него глаз, и я, увидев их так, в тусклом желтом сиянии фонаря, проливающемся на две головы цвета дикого ячменя, осознал, как никогда не осознавал раньше, насколько они были похожи. Словно связывавшие их узы были настолько крепкими, что эти двое даже во внешности не могли ничем отличаться друг от друга.

— Из лагеря идут люди, чтобы забрать его, — предупредил я.

Он поднял на мое лицо измученный взгляд.

— Я должен помочь его нести.

— Хорошо, но сразу же после этого возвращайся сюда, ко мне.

Он не ответил, но в последнее мгновение перед тем, как носильщики подошли к двери, выхватил меч из ножен волчьей кожи.

Я метнулся вперед.

— Левин! Нет!

И он снова поднял взгляд, задыхаясь от неприятного смеха.

— Ах, нет, еще не сейчас. Для этого будет время позже.

И таким же быстрым, как и первое, движением вытащил из ножен клинок, лежащий рядом с Голтом, там, где я оставил его, когда мы снимали с раненого доспехи; и с силой вогнал его в свои пустые ножны.

— Ты вернешь один меч на оружейный склад, но я возьму себе тот, что был у него .

И поднялся на ноги как раз в тот момент, когда носильщики, пригибаясь, вошли в дверь.

После того как тяжелая, неровная поступь обремененных ношей людей растворилась в ночных звуках лагеря, я снова уселся на вьючное седло и приготовился ждать; и Кабаль, встряхиваясь, отделился от тени и немного нерешительно, словно спрашивая, исчезла ли уже причина его изгнания, подошел ко мне, а потом с шумным вздохом плюхнулся на свое обычное место у моих ног. Через какое-то мгновение он поднял голову и, тревожно поскуливая, взглянул на меня; и я, протянув руку, чтобы его погладить, почувствовал, что жесткая шерсть на его загривке немного поднялась. Он был боевой собакой, и он понимал убийство в сражении, но не это. Списки, над которыми я работал, были разбросаны вокруг меня. Теперь на них была кровь, и пятна, высыхая, начинали буреть по краям. Кровь впиталась в плотно утоптанный земляной пол, и повсюду был ее запах и запах смерти. Одно дело, когда твоего друга убивают рядом с тобой в бою (хотя это достаточно тяжелый удар), и совсем другое — когда ты, уже остыв после сражения, чувствуешь, как он умирает у тебя под руками. Я спрашивал себя, вернется ли Левин или же мне стоит послать за ним, потому что я не был уверен, что он вообще расслышал мой приказ.

Я ждал довольно долго и уже собрался было за ним посылать, когда он снова появился в дверях.

— Тебя не было очень долго, Левин.

— Земля в этих местах твердая и каменистая, — тусклым голосом ответил он. — Чего ты хочешь от меня, Артос?

— Голт должен был сделать мне полный доклад о том, что произошло, но у него не было времени. Так что эта обязанность переходит к тебе как к следующему по званию.

Он справился с этим довольно неплохо — рассказывать, в общем-то, было почти нечего — а потом, закончив, разрыдался, положив руку на подгнившую потолочную балку и уткнувшись лицом в сгиб локтя. Я дал ему немного времени, а потом сказал:

— Печальная история, и она дорого нам стоила — и в людях, и в лошадях. Но похоже, что на Голте нет вины.

Он рывком повернулся ко мне, сверкая широко раскрытыми глазами.

— Нет вины ?

— Абсолютно никакой, — ответил я, делая вид, что не так его понял. — И твой доклад был ясным и четким.

— Спасибо, сир, — горько отозвался он. — Что-нибудь еще?

— Прежде всего, хочешь ли ты что-нибудь мне сказать?

— Да. Я хочу просить позволения уйти отсюда.

— И броситься грудью на меч?

— А какое дело милорду Артосу до того, что я сделаю, если я уже не буду принадлежать к Братству?

— Только вот какое — у нас и так не хватает людей, и я не могу потерять еще одного без основательных причин.

— Без основательных причин?

— Без, — подтвердил я и, встав, подошел к нему. — Выслушай меня, Левин. Более десяти лет я считал тебя и Голта одними из лучших и отважнейших моих Товарищей. И это потому, что каждый из вас всегда старался превзойти другого в доблести и стойкости, не из какого-либо соперничества, но чтобы быть достойным своего друга. Так повелось еще с тех пор, как вы были детьми; и неужели ты собираешься осрамить Голта, нарушив старый уговор между вами в первый же час после его смерти?

Он уставился на меня расширенными глазами.

— Может быть, я не такой сильный, как Голт. Я не могу жить дальше… не могу.

Я взял его за плечи и слегка встряхнул.

— Это крик слабака. В том кувшине в углу есть вода; вымой лицо, иди в лагерь и прими командование эскадроном. Выбери из своих парней кого сочтешь подходящим на должность второго офицера — это твое дело, так что не беспокой меня им.

— Ты… ты даешь мне командование эскадроном?

— Несомненно. Ты был вторым офицером у Голта в течение пяти лет, и у тебя есть задатки хорошего командира.

— Я не могу сделать это, — жалобно произнес он. — Артос, имей ко мне хоть немного сострадания, — я не могу. Все, что ты говоришь, — правда, но я не могу жить дальше!

Но хоть он сам того еще не замечал, я уже чувствовал, как он крепнет под моими ладонями, готовясь принять на себя эту невыносимую ношу.

— О нет, можешь. Человек всегда может жить дальше. А что касается сострадания, то я сохраню его для того времени и места, когда оно понадобится. Если Голт смог обломить древко стрелы, чтобы его люди ничего не заметили и не пали духом, и, смертельно раненный, вывел потрепанные остатки вашего эскадрона из засады и привел их в лагерь, то ты можешь вымыть лицо, чтобы остальные не приняли тебя за женщину, взять на себя командование его эскадроном и сохранить его одним из лучших эскадронов в Товариществе, каким его сделал Голт, — я все сильнее сжимал его плечи, впиваясь в них пальцами, пока не почувствовал кость. — Если ты не сможешь этого — значит, ты никогда и не был таким, каким он тебя считал.

В течение одного долгого мгновения он стоял не двигаясь, хотя я уронил руки. Потом его голова очень медленно поднялась и я увидел, как он с трудом проглотил комок в горле; а потом он повернулся и пошел в угол, где стоял кувшин с водой.