Георгий Федоров - Игнач крест

О здоровье старца, как хотел, Степан Твердиславич так и не успел спросить. Он закусил губу и проворчал:

— Я пришел к тебе за советом.

— Нет, — сурово ответил монах, — ты пришел за помощью. — Он крепко сжал свои натруженные руки. — Новеград гудит, как потревоженная пасека. Если сегодня же ты не созовешь вече, оно соберется само. Безбожные таурмены вступили на нашу землю новгородскую. Игумен Ферапонт прислал гонца: Торжок в огне, в кольце осады и люди в нем уже изнемогают. Они ждут нашей помощи. Но ты уже что-то решил. Так ведь?

Посадник отвел глаза и, помолчав, не отвечая на вопрос, сам спросил:

— Далеко ли ты продвинулся в летописании, святой отец?

— До сего дня, — с гордостью и затаенной болью ответил старец. Склонившись к свитку, всматриваясь в него выцветшими бледно-голубыми, но все еще зоркими глазами, прочел последние написанные им строки: — «Оттоле же приидоша безаконънии, и оступиша Торжок на сбор чистой недели, и отыниша тыном всь около, якоже инии грады имаху, и бишася ту окании порокы и изнемогашася людье въ граде…» — и посмотрел на посадника.

Степан Твердиславич, поднявшись с лавки и перекрестившись, глухо, но твердо сказал:

— Пиши дальше. — И стал диктовать: — «А из Новагорода им не бы помочи».

Гусиное перо, которым монах приготовился записывать, выпало у него из пальцев. Он вскочил и наклонился к посаднику. Взгляды их встретились, и вдруг оказалось, что они очень похожи друг на друга. Летописец хрипло сказал:

— Торжок наш пригород. Посадником там новгородец Иван Дмитриевич. А ведь он посадником много лет честно прослужил и Новеграду. Как можем мы бросить их в смертельной беде? Или ты забыл об этом?

Степан Твердиславич, не опуская глаз, молча отрицательно покачал головой.

— Знаю, — с горечью продолжал летописец, — ты скажешь, что Торжку уже все равно не поможем — у поганых [41] Поганые — язычники, нехристнане. несметная сила, а так, может быть, спасем Новеград, отсидимся за стенами детинца. Может быть, и так. А только спасем-то мы уже другой Новеград. Как дуб крепок своими кореньями, так и Новеград славен своими бесстрашными сынами, честью своей и совестью. Что ж останется от них, если мы предадим в беде родной пригород? Да будь я теперь, как встарь, посадником, я сам бы повел рать на помощь Торжку, как водил полки и дружины новгородские на емь, корелу и Литву, — проговорил монах и тяжело опустился на лавку.

Степан Твердиславич, у которого выступил пот на челе, хотя в келье было свежо, негромко, но твердо ответил, постепенно разгорячаясь:

— Да, но посадником сейчас не мой отец, а я, и я не пошлю помощь новоторжцам. Ты говоришь, что тогда Новгород станет уже не тем Новгородом, что сейчас. Да, станет. Вся Русь станет не такой, какой была раньше. Беды, какая пришла теперь, еще никогда не было. Ты далеко видишь из своей кельи, взгляни на низовские земли. Все, чем святы они были, растоптано, все лучшие мужи порубаны, а кто остался вживе, обращены в рабов. Мы, спасая Новгород, саму Русь, ее вековые устои, ее украсно украшенные храмы, ее премудрые книги, ее погосты, города и пригороды хотя бы в нашей новгородской земле спасем. Не посылая помощь новоторжцам, мы калечим души людей, а именно в них сила вольности нашей. Да только нет другого пути. Да, хуже, глуше станет Русь да и сам Новгород, но он не сгинет в веках и еще может возродиться, как волшебная птица Феникс, через испытания железом, кровью и огнем. А иначе и самое имя «Русь» исчезнет. Нет другого пути.

— Возродится? — устало сказал летописец. — Может, и возродится, да в каком обличье? Что у тебя, сердце-то из железа, что ли? Не знаю…

Степан Твердиславич, потушив блеснувший было бешенством взор, ответил сдержанно:

— Этого ты не знаешь, а мог бы знать, ведь оно тебе не вчуже. А не забыл ли ты, что по велению папы римского Григория Девятого в прошлом году два злейших врага наших — Тевтонский орден и орден Меченосцев объединились в один Ливонский орден и их соединенные войска уже подошли вплотную к рубежам наших земель? А знаешь ли ты, что совсем недавно шведский король Эрик Эриксон получил от того же папы римского благословение на крестовый поход против новгородцев и его рати нависли над нашими землями, как грозовые тучи? Торжок уже не спасти. А если хочешь спасти доброе имя Новгорода, то подумай — в чем оно. Пока только грозные полки наши в порубежье да отвага молодого князя Александра и его дружины удерживают от нападения и немецких рыцарей, и шведского короля. А если мы оттянем их к Торжку, что будет завтра с Новгородом, со всей Русью? На юге хозяевами станут орды поганых, на севере — шведы и немцы. Не только Новгорода — всей Руси не останется.

— А ежели поганые, спалив Торжок, пойдут на Новеград? — почти шепотом спросил летописец.

— Ну, пойдут, нет ли, еще неизвестно, — хмуро ответил посадник, и какая-то затаенная мысль отразилась на его лице. — А коли пойдут, их будет чем встретить. На всех ближних подступах, по рекам и низинам уже воздвигаются тверди [42] Твердь — укрепление. и засеки [43] Засека — оборонительное сооружение из поваленных деревьев, бревен. . Биричи [44] Бирич — должностное лицо, в обязанности которого входило объявлять указы и распоряжения. разосланы во все волости, и по их призывам исполчаются рати и стягиваются к городу. Ты спрашиваешь, что останется, если мы не пошлем помощи Торжку? Русь останется.

— Останется и быль о том, как ты предал Торжок. Что напишут летописцы, что скажут потомки наши? — так же тихо спросил монах.

— Пусть проклянут, — ответил Степан Твердиславич, — лишь бы жив остался Новгород, лишь бы Русь осталась жива. — И с гордостью добавил: — А о чести нашей не беспокойся. Небольшой отряд новгородцев уже разведывает, каково войско поганых, какие у них планы.

— Чей отряд? — крепнущим голосом спросил летописец.

— Отряд… — медленно и с усилием проговорил Степан Твердиславич, — боярской дочери Александры Степановны…

— Внучка, Алекса! — прохрипел летописец и бессильно опустился на скамью.

Откуда-то, как тень, появился молодой, рыжий, со следами оспы на лице пономарь Тимофей и склонился вместе со Степаном Твердиславичем над опустившим голову на стол летописцем. Наконец старик зашевелился, застонал и, поддерживаемый пономарем и посадником, снова сел на лавке, привалившись к стене.

Степан Твердиславич, опустив глаза, проговорил покаянно и сбивчиво:

— Так получилось. Алекса с охотниками и рыбаками оказалась на полдороге к Торжку… Она сама туда помчалась, когда узнала, что город в осаде… Она ведь в тебя — в породу нашу. Что я мог сделать? Я только послал ей в помощь старого друга, опытного воина рыцаря Иоганна.