Георгий Федоров - Игнач крест

— Да будет тебе, болезный, — сказала она. — И кто же это так изрубил, покалечил тебя? И в чем только душа держится, — запричитала она с искренней жалостью.

Штауфенберга, с которым никто не говорил с таким участием с самого детства, охватило новое неведомое чувство. Он не отрываясь смотрел на Дарью, которая уже успела переодеться и причесывала большим костяным гребнем длинные волосы, заплела косу и надела повойник. Видел, как посверкивают золотистые искры на ее смуглых руках, как ладны, точны и несуетливы ее движения. Иоганн хотел вскочить, чтобы обнять ее, но не смог пошевелить ни руками, ни ногами, — видно, предусмотрительная знахарка опоила его каким-то зельем, добавленным в квас. Рыцарь погрузился в короткий, но глубокий сон.

Когда он очнулся, то первым делом обратился к Дарье с вопросом:

— Чем это ты меня с ног свалила, хозяюшка? Из чего ты, Дариа Пантелеевна, это сонное средство сделала?

Дарья промолчала, но Иоганн увидел, как в глубине ее зеленых глаз появились и словно заплясали веселые огоньки. Потом глаза у нее стали серьезными, и она сказала каким-то непонятным, но сжавшим Штауфенбергу сердце тоном:

— Не зови меня хозяйкой, боярин, я ведь из семьи закупов, и отчество мне не положено…

— Тогда ты меня Иоганн или, по-вашему, Иван называй. Хорошо?

Дарья неопределенно пожала плечами.

— А как же, хозяюшка, Игнат Трефилыч? — продолжал расспрашивать рыцарь.

— Так ведь он не закуп, а своеземец, человек вольный, хозяин своей земли. Он платит дань только Господу Богу да Новгороду. Других господ над ним нет.

Рыцарь проговорил что-то возмущенно на своем родном языке, но Дарья, хоть ничего и не поняв из его слов, чутко уловила суть. Она низко и благодарно ему поклонилась:

— Пойдем, Иоганн, пора.

Они вышли во двор, и здесь рыцарь, с которого в бане сошло семь потов и, как ему показалось, несколько слоев кожи и два-три десятка лет, поддавшись неожиданному порыву, поднял Дарью Пантелеевну на руки.

— Ты что, ты что, боярин! — вскрикнула Дарья и выскользнула из его объятий, но Иоганн крепко сжал ее руку, и она затихла.

— Есть еще силушка! — сказал он. — Du bist so schön! Ich kann mit mir nichts machen [72] Ты прекрасна! Я не могу ничего с собой поделать. ,— пробормотал Иоганн Жанн на немецком языке, который, как и франкский, был для него родным с детства, и, шагая длинными голенастыми ногами важно и неторопливо, как цапля, пересек двор, отворил дверь и, ведя Дарью за собой, стал подниматься по лестнице.

Пока Дарья парила рыцаря в бане, остальные готовились к праздничной трапезе по случаю нелегкой победы, одержанной ими над отрядом поганых.

Александра Степановна, переодевшаяся в женское платье, сидела за столом рядом с князем Андреем.

— Вот ныне уже все ведают, что ты за нас, боярин, — обратилась она к нему и, как бы перебивая сама себя, задумчиво добавила: — Единый день испытания смертью может больше сказать о человеке, чем целая спокойная жизнь. Но я-то с самого начала поняла, что ты наш друг…

— Благодарствую, боярышня, — сдержанно ответил Андрей, который тоже с удовольствием сменил монгольский наряд на русскую полотняную свиту, расчесал короткие косицы над ушами и затянул лоб тугой кожаной лентой. — Я еще там, на Ловати, где вы рыбу ловили, почувствовал это и запомнил.

— Но мы почти ничего не ведаем о тебе, — сказала Александра. — Если можешь, расскажи.

— Изволь, — согласно кивнул Андрей, — только не обессудь: радостного в моей жизни было мало. Отец княжил в небольшом уделе пониже Киева, на самом порубежье с половецкой степью…

— «Дешт-и-кипчак», по-ихнему, — подсказал Трефилыч, который с интересом прислушивался к рассказу, как и другие охотники и крестьяне.

— Верно, — согласился Андрей и продолжал: — Сказывают, что как-то после одного из набегов половцев отец с дружиной помчался им вслед и захватил красавицу половчанку, да и сам попал к ней в полон — полюбил, обратил ее в христианскую веру и женился. Однако недолго длилось их счастье. Во время одной из княжеских распрей, что то и дело вспыхивают особенно там, на юге, отца согнали со стола [73] Стол — здесь: престол. , и пришлось ему бежать куда глаза глядят вместе со своей женой, которая была тяжела мной. Добрались они до Новгорода, здесь и осели.

— Раз ты тут родился, значит, ты и есть настоящий новгородец, — решил староста Бирюк, и все остальные его шумно поддержали.

Андрей благодарно взглянул на них и продолжал:

— Отец осмотрелся и увидел, что никто ему в укор жену-половчанку не ставит, однако и титул княжеский здесь мало что значит: сыт от него не будешь, да и лучше помалкивать о нем.

— Что верно, то верно, — засмеялись вокруг.

Андрей подождал, пока установится тишина, и продолжал:

— Полюбился отцу один из новгородцев, кузнец-оружейник Мирошка Жабин.

Имя этого славного оружейника было хорошо известно слушателям, и они согласно закивали.

— Пошел отец к нему в ученики, скоро и сам стал изрядным мастером. Так что я сызмальства вертелся в кузне и пристрастился к оружейному ремеслу. А потом приехал как-то гонец от дядьев, сказал, что князь тот преставился и что зовут братья отца на съезд, чтобы решить добром, кому в нашем бывшем уделе править. Отец подумал-подумал и двинулся туда всей семьей. Была ранняя весна, когда мы в свою отчину вернулись, а к началу лета поползли страшные слухи о новых неведомых врагах, которые вторглись в половецкую степь и идут на Русь, все народы разоряя на своем пути…

— Кто же это были? — нетерпеливо спросил кто-то.

— А те самые поганые таурмены, что сейчас вновь, по прошествии четырнадцати лет, напали на вас. — Андрей осекся, потом добавил в наступившей тишине: — На Русь, на нашу родину. А сейчас воюют Торжок.

Страшные слухи тогда вскоре подтвердились: татарские воеводы Джэбэ и Субэдэй разбили войско половцев, и те бежали к Днепру, а половецкий хан Котян стал умолять галицкого князя Мстислава Удалого, женатого на его дочери, и других русских князей о помощи. «Нашу землю нынче отняли, а вашу завтра возьмут, ежели не поможете нам. Не то мы будем перебиты нынче, а вы — завтра!» — говорил он.

Собрались тогда князья в Киев на совет. Долго они совещались и согласились наконец идти на врага, чтобы принять его на чужой земле, а до своей не допустить. Мой отец тоже присоединился к походу и меня взял, хоть я был еще отрок, мне и пятнадцати лет не было. Правда, из лука я стрелял и мечом владел не хуже опытного воина. Когда стали на Днепре, не доходя Олешья, таурмены прислали к нам своих послов, и те завели хитрые речи: «Если вы послушались половцев, послов наших перебили и все идете против нас, то пусть нас небо рассудит, а мы вас ничем не трогаем». На этот раз князья отпустили послов живыми.