Булат Окуджава - Путешествие дилетантов

Жизнь продолжалась. Афанасий был молчалив, официален, подчеркнуто услужлив, весь – немой укор. Аглая пуще расцвела, подрагивала тугими бедрами и не отводила дерзкого взгляда, разговаривая с князем… Господин Свербеев продолжал захаживать теперь уже на семейный самовар, и они там за дверью скрипели стульями, шуршали, позванивали, позвякивали, так что суетливое эхо начинало метаться по дому, покуда не замирало в бывших покоях Александрины.

С некоторых пор Мятлев стал замечать, что к привычным звукам его полупустого обиталища начали прибавляться новые, еще неведомые, невесть откуда взявшиеся. То днем, а то и глубокой ночью вдруг раздавался непонятный треск, гул, какое-то постанывание, кряхтение, далекий замирающий крик. Мятлев срывался с постели, выскакивал из комнаты, прислушивался, но странные звуки прекращались, чтобы возникнуть уже днем на краткое мгновение, в самое непредвиденное время. Словно воистину привидения, о которых гуляла молва, с короткими проклятиями проносились по пустым комнатам, на ходу отрывая старые доски или раскачивая стропила, а может, шайка разбойников хозяйничала среди чердачных переплетов, каждым неосторожным движением сея тоску и страх.

Наконец, потеряв терпение, Мятлев, сопровождаемый Афанасием, вооружившись фонарем и пистолетом, обследовал нежилые части дома и забитый вязкой пылью чердак, но не обнаружил ничего подозрительного. Однако едва они воротились обратно, как тотчас где-то над головами, а может быть, сбоку, словно в насмешку, взвизгнуло нечто, как ржавый гвоздь, вырванный из гнезда, и забубнили какие-то голоса, запричитали… И вновь все смолкло.

Приближалась очередная зима, и дождь пополам со снегом, и низкие мрачные небеса – все это не способствовало душевному успокоению, а тут еще вакханалия зловещих звуков, так что Мятлеву увиделось вдруг синее поле, и желтый песок, и скала, поросшая лесом, и Мария Амилахвари на громадном, прогретом солнцем балконе, которой неведом Петербург в октябре… «Уехать! Уехать! – вновь воскликнул он про себя, как старый лебедь взмахивая слабыми крыльями. – Бежать, укрыться!..»

И я, старый дурень, поддерживал в князе эти желания, ибо видел, что затворничество и смутная тоска до добра не доведут.

Обычно в минуты меланхолии, когда слова вызывали у него отвращение, когда апельсины источали запах скипидара, пылинки ранили дыхательные пути, а прикосновение к шелку вызывало боль и он, чтобы предотвратить появление дурноты, выпивал несколько торопливых рюмок водки, в такие минуты окружающий мир переставал существовать: сады опадали, улицы глохли, соотечественники предполагались лишь условно.

Но на этот раз все нарушилось, и провидение надоумило Мятлева выйти из крепости, пересечь ров, миновать ворота, обмануть стражу и вновь окунуться в петербургский содом.

Сначала он испытывал странное, неудобное чувство неслитности с окружающим, но это не огорчало его, как должно бы было огорчать, а, напротив, даже распаляло, и его улыбающаяся физиономия в очках стала привлекать внимание. Затем он вдруг почувствовал, будто вошел в воду и вода не холодна, а в самый раз: идти было легко, мягко, бесшумно. Затем он остановил извозчика и назвал первый попавшийся, как ему показалось, адрес.

Он ехал, и ничто не предвещало бури, но тайные силы делали свое дело. Внезапно он отпустил извозчика, словно увидел кого-то, идущего где-то там, впереди, ради которого весь этот день, и поездка, и нарушение привычного хода жизни; и он, как ему показалось, побежал, взмахивая руками, едва касаясь носками мостовой, вытянув шею, всматриваясь и принюхиваясь… Наконец он увидел, как женщина вышла из кареты и направилась к парадному подъезду… Он летел что было сил… Она медленно, с трудом оглянулась. Ее прекрасное надменное лицо дрогнуло, глубокие темные глаза распахнулись… Она увидела приближающегося к ней князя Мятлева и успела заметить, что улица пустынна, что князь почти красив, несмотря на слегка впалые щеки и очки, что однобортный синий сюртук бледнит его, а серая шляпа слишком сдвинута к затылку, но в его спокойной, слишком спокойной походке есть какой-то отчаянный шарм; что у него глаза мудреца и улыбка прелюбодея… И что там за вечные истории вокруг него?! И женщина, которая из-за него кинулась в Неву, – что это все значит?

Он неловко приподнял шляпу. Она неловко кивнула ему. На самом деле он не улыбался.

– Nathalie? – сказал он просто. – Я будто знал, что вас встречу.

Графиня Румянцева оглядела улицу. Улица была пустынна.

– Надеюсь, вас это не очень огорчает? – спросила с удивленной благодарностью.

«Почему она всегда казалась неумной? – подумал он. – Она очаровательна, ей-богу…»

Злосчастное провидение с лихорадочной поспешностью ткало свою паутинку, это оно заставило графиню беспомощно улыбнуться и проговорить несколько ничего не значащих фраз о каких-то своих делах, на что он тоже ответил, не придавая серьезного значения словам, но почти откровенно изучая ее и поражаясь все более и более ее совершенствам…

Они очнулись минут через сорок.

Она оглянулась. Улица была пустынна.

– Да разве я осуждала вас? – спросила она, продолжая разговор. – Это вам показалось… Напротив, мне… я всегда… в вас столько тайны и обаяния, князь… – Она покраснела, но продолжала исповедоваться: – Они не любят вас, а я почти люблю…

Неторопливый кучер задал лошадям овса.

Мятлев.Почему-то мне казалось, что вы…

Наталья.Одиночество играет с вами злую шутку…

Мятлев.Пожалуй… Погодите… Мне бы хотелось… Вы уходите? Я бы хотел продолжить нашу беседу…

Наталья.Что?.. Что вы имеете в виду?

Мятлев.Видите ли, Nathalie, случилось так, что я…

Наталья.Нетушки, князь… Нынче это невозможно, вы же видите…

Мятлев.Можно было бы, например…

Наталья.Вы чем-то взволнованы…

Мятлев.Это вы взволнованы… Я не понимаю: вы такая молодая, прекрасная… мы с вами давно знакомы… мы садимся в карету… Я не понимаю…

Наталья.Мы садимся в карету, и что же?

Мятлев.Ну, кружим по городу…

Наталья.А-а-а, понимаю…

Мятлев.Да вы не понимаете. Куда вы все глядите?.. Мы кружим по городу… Или, если хотите…

Лошади старательно доели овес.

Она огляделась. Улица была пустынна.

– Как с вами трудно, – сказала она в волнении. – Что-то вы все говорите, требуете… Я перестала понимать вас…

– Послушайте, Nathalie, – сказал он совсем спокойно, почти вплотную подойдя к ней, – ну, хорошо, давайте сделаем так…

В этот момент из парадного с шумом вывалились два странных человека. Один был невысок, строен, безумно кудряв, совсем юн, в длинном мешковатом сюртуке, какие лишь начали входить в моду, с влажными губами, с блестящими глазами, с толстой бамбуковой тростью под мышкой.