Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1

Как раз в тот момент, когда было принято окончательное решение по этому важному вопросу, к молодым людям с озабоченным и вместе торжественным выражением лица подъехал барон Брэдуордин. Он сошел со своего дымящегося боевого коня и препоручил его заботам одного из своих конюхов со словами:

— Я редко ругаюсь, сударь, но если ты выкинешь с ним какую-нибудь свою собачью штуку и бросишь моего бедного Берика нечищеным, чтобы ринуться на добычу, черт меня побери, если я не сверну тебе шею! — Затем он ласково потрепал животное, разделившее с ним все труды этого дня, и, нежно распрощавшись с ним, воскликнул:

— Ну, мои достойные молодые друзья, вот вам славная и решительная победа! Но эти подлецы драгуны рано удрали. Мне хотелось показать вам истинные приемы proelium equestre, или кавалерийского дела, которое я считаю самым славным и самым устрашающим на войне, но оно теперь из-за их трусости поневоле откладывается. Да, довелось-таки мне принять еще раз участие в этой древней распре, хотя должен признать, что мне не пришлось быть в самой гуще, как вам, дети мои, так как на мне лежала обязанность следить за порядком в нашей горстке конницы. Но ни один благородный человек не должен завидовать чести, выпавшей на долю его товарищам, даже если их бросили в место, в три раза более опасное, чем то, в котором находился он сам, ибо другой раз, с господнего благословения, посчастливиться может и ему. Но, Гленнакуойх, и вы, мистер Уэверли, прошу вас дать мне наилучший совет по очень важному делу, от которого в высшей степени зависит честь дома Брэдуординов. Прошу вас извинить меня, прапорщик Мак-Комбих, и вас, Инвероглин, и вас, Эддералшендрах, и вас, сэр.

Последнее лицо, к которому обратился барон, был Бэлленкейрох. Вспомнив о смерти своего сына, он метнул в его сторону свирепый, полный вызова взгляд. Брэдуордин, вспыхивавший от малейшей обиды как порох, уже нахмурился, но Гленнакуойх увлек своего майора в сторону и властным тоном начальника отчитал его за безрассудное желание разжечь заново ссору в такую минуту.

— Все поле завалено трупами, — произнес старый горец, отворачиваясь с мрачным видом, — одним больше, одним меньше — разницы бы не составило; и если бы не вы, Вих Иан Вор, лежать бы там одному из двух — Брэдуордину или мне.

Вождь отвел его подальше, успокоил, а затем вернулся к барону.

— Это Бэлленкейрох, — сказал он тихим и доверительным тоном, — отец того молодого человека, который восемь лет назад погиб во время злополучной стычки у мызы.

— А, — сказал барон, мгновенно смягчая суровое выражение, которое приняли его черты, — я многое могу снести от человека, которому мне, к несчастью, пришлось причинить такое горе. Вы поступили совершенно правильно, Гленнакуойх, что предупредили меня. Он может глядеть на меня мрачнее ночи под святого Мартына, но Козмо Комин Брэдуордин никогда не скажет, что его оскорбили. Увы! У меня нет наследников мужского пола, и я обязан многое перенести от человека, которого я лишил потомства, хотя вы знаете, что возмещение за убийство было мною уплачено и вы объявили себя вполне удовлетворенным, о чем имеются у меня соответственные расписки, которые я отправил куда следует. Так вот, как я уже говорил, у меня нет наследников мужского пола, но все-таки я должен поддерживать честь моего дома; по этому случаю я и обращаюсь особо и конфиденциально к вашему вниманию.

Молодые люди с нетерпеливым любопытством ждали, что будет дальше.

— Я не сомневаюсь, дети мои, — продолжал он, — что ваше образование дает вам возможность разбираться в вопросах истинной природы феодальных прав на землю.

Фёргюс, устрашенный перспективой бесконечной диссертации, ответил: «Во всех подробностях, барон», и легонько толкнул Уэверли, чтобы тот, чего доброго, не признался в своем невежестве.

— И вы, без сомнения, знаете, — продолжал барон,— что право на владение баронскими землями Брэдуордин связано с весьма почетной и своеобразной обязанностью, представляя собою владение blanch (слово, которое, по мнению Крэга, следует по-латыни передавать blancum, [174] Белое (старофр. и лат.). или, скорее, fran-cum, [175] Освобожденное «от повинностей», привилегированное (лат.). свободное владение pro servitio detrahendi, seu exuendi, caligas regis post battalliam. — Тут Фёргюс обратил свой соколий взгляд на Эдуарда, едва заметно приподнял бровь и сообщил своим плечам ту же степень подъема. — Так вот, в связи с этим у меня возникают два недоуменных вопроса. Первый: простирается ли эта услуга, или феодальная обязанность, на особу принца, поскольку в грамоте per expressum [176] Дословно (лат.). сказано: caligas regis — сапоги самого короля; и, прежде чем продолжать, я попрошу вас высказать ваше мнение касательно этого вопроса.

— В чем дело? Он же принц-регент, — ответил Мак-Ивор с завидной невозмутимостью, — а при французском дворе все почести, полагающиеся королю, воздаются и особе регента. А кроме того, если бы мне пришлось стягивать сапоги у одного из них, я в десять раз охотнее оказал бы эту услугу молодому принцу, чем его отцу.

— Да, но речь здесь идет не о личных симпатиях. Однако ваша ссылка на обычаи французского двора имеет большой вес, и, без сомнения, молодой принц в качестве alter ego [177] Другого «я» (лат.). может претендовать на horrta-gium [178] Дань уважения (лат.). от первых чинов государства, поскольку всем верноподданным вменяется, согласно акту о регентстве, почитать заместителя короля как его собственную особу. Поэтому я отнюдь не собираюсь умалять его величие, воздерживаясь от воздания почести, столь прекрасно рассчитанной, чтобы придать ему блеск; ибо я сомневаюсь, чтобы даже сам германский император пользовался для стягивания своей обуви услугами свободного имперского барона. Но вот в чем заключается вторая трудность: принц носит не сапоги, а лишь башмаки и узкие штаны.

Эта последняя проблема едва не нарушила серьезное настроение Фёргюса.

— Ну что же, — ответил он, — вы прекрасно знаете, барон, что, согласно пословице, «с гайлэндца штанов не снимешь», а сапоги здесь в том же положении.

— Слово caligae,— продолжал барон, — хотя, признаю, является, по семейным преданиям и даже согласно нашим древним документам, равнозначным сапогам, но в первоначальном своем смысле означало скорее сандалии; и Кай Цезарь, племянник и наследник престола Кая Тиберия, получил прозвище Калигулы a caligulis, sive caligis levioribus, quibus adolescentior usus fuerat in exercitu Germanici patris sui. [179] От калигул, или легких сандалий, которые он носил юношей в армии своего отца Гепманика (лат.). Те же caligae употреблялись и монашескими орденами, ибо мы читаем в старом глоссарии об уставе святого Бенедикта, принятом в аббатстве святого Аманда, что caligae крепились при помощи ремней.