Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 2

Случилось так, что площадка, на которую вышел Бертрам, чтобы лучше оглядеть замок, была тем самым местом, где умер его отец. Там, под тенью развесистого старого дуба, Элленгауэны в былые времена устраивали расправы со своими подчиненными, и дуб этот с тех пор прозвали Деревом Правосудия. Случилось также - и это совпадение довольно примечательно, - что в то же самое утро Глоссин беседовал с человеком, с которым всегда в подобных случаях советовался, о перестройке дома. Недолюбливая руины, напоминавшие ему о величии былых обитателей Элленгауэна, его теперешний владелец решил снести все, что осталось от старого замка, а камень употребить для нового флигеля. Он как раз поднимался наверх в сопровождении землемера, о котором уже была речь; этот землемер в случае необходимости мог заменить и архитектора. Что же касалось чертежей, планов и всего остального, то Глоссин, как всегда, взял это на себя. В то время как они поднимались, Бертрам стоял к ним спиной и был совершенно спрятан от них ветвями широко разросшегося дуба, так что Глоссин даже и не заметил его до тех пор, пока не приблизился к нему вплотную.

- Да, я вам это давно уже говорю, камень весь отлично еще пойдет в дело. Самое лучшее - поскорее снести эти развалины, да и государству от этого только польза будет: тут ведь постоянно укрываются контрабандисты.

При этих словах Бертрам подошел прямо к Глоссину, от которого его отделяли каких-нибудь два ярда, и спросил его:

- Неужели вы собираетесь разрушить этот чудесный старый замок?

Фигурой, лицом и голосом Бертрам до такой степени походил на отца, что едва только Глоссин услыхал эти слова, как ему показалось, что он видит перед собой покойного лэрда, и чуть ли не на том самом месте, где старик умер, и он готов уже был подумать, что это вставший из гроба мертвец. Глоссин подался на несколько шагов назад, еле держась на ногах, как человек, которого неожиданно ранили, и ранили насмерть. Однако он вскоре пришел в себя и сообразил, что перед ним не выходец с того света, а человек, незаслуженно им обиженный, и что малейшая неловкость с его стороны может повести к тому, что пришелец узнает, как велики его права, и тогда, начав отстаивать их, неизбежно его, Глоссина, погубит. Но мысли его так спутались от этой неожиданной встречи, что в первом вопросе, который он задал Бертраму, слышалась уже тревога.

- Скажите, ради всего святого, как вы сюда попали?

- Как я сюда попал? - переспросил Бертрам, пораженный торжественным тоном этого вопроса. - Четверть часа тому назад я пристал в маленькой бухточке внизу и воспользовался свободным временем, чтобы поглядеть на эти развалины. Надеюсь, что я не совершил ничего непозволительного?

- Непозволительного, сэр? Нет, - ответил Глоссин, начав приходить в себя, и тут же что-то шепнул землемеру, после чего тот сразу направился к дому. Непозволительного? Нет, я могу только радоваться, когда какой-нибудь джентльмен вроде вас хочет удовлетворить свою любознательность.

- Благодарю вас, сэр, - сказал Бертрам. - Скажите, это и есть так называемый старый замок?

- Да, сэр, в отличие от нового замка, дома, где я живу, здесь внизу.

Надо сказать, что в продолжение всего разговора Глоссину, с одной стороны, хотелось выведать, что из связанных с этими местами воспоминаний могло сохраниться в памяти молодого Бертрама, а с другой стороны - ему приходилось быть чрезвычайно осторожным в своих ответах, чтобы случайно названным именем, нечаянно вырвавшимся словом или упоминанием о каком-нибудь событии не пробудить дремавших в нем воспоминаний. Вот почему эти минуты принесли Глоссину одни мучения, мучения, которые он вполне заслужил. Но гордость и расчет заставили его с мужеством североамериканского индейца выдержать всю пытку, на которую его обрекли нечистая совесть, ненависть, подозрительность и страх.

- Мне хотелось бы знать, - сказал Бертрам, - кому принадлежат развалины этого великолепного замка.

- Они принадлежат мне; меня зовут Глоссин.

- Глоссин? Глоссин? - повторил Бертрам, как будто он ждал на свой вопрос другого ответа. - Извините меня, мистер Глоссин, я иногда бываю очень рассеян. Разрешите спросить вас, давно ли этот замок принадлежит вашему роду?

- Насколько я знаю, он был построен давно родом Мак-Дингауэев, - ответил Глоссин, не упоминая по вполне понятным причинам более известного всем имени Бертрамов - ведь имя это могло пробудить в пришельце воспоминания, которые ему как раз хотелось в нем усыпить.

- А как читается этот полустертый девиз вон там на свитке, под гербовым щитом?

- Я.., я.., право, я точно не знаю, - ответил Глоссин.

- Кажется, там написано: "Сила наша в правоте".

- Да, что-то в этом роде, - согласился Глоссин.

- Позвольте спросить, это что девиз вашего рода?

- Н-н-н-нет... не нашего. По-моему, это девиз прежних владельцев. Мой.., мой девиз... Да, я писал мистеру Каммингу, управляющему герольдией [281] Герольдия - учреждение, ведавшее составлением дворянских гербов, родословных. в Эдинбурге, насчет моего девиза. Он ответил мне, что у Глоссинов в прежние времена был девиз: "Кто силен, тот и прав".

- Раз это еще не совсем достоверно, то, будь я на вашем месте, я предпочел бы старый девиз: по-моему, он лучше.

Глоссин, у которого язык, казалось, присох к небу, только кивнул в ответ головой.

- Как это странно, - продолжал Бертрам, не отрывая глаз от герба над воротами замка и не то обращаясь к Глоссину, не то разговаривая сам с собою, какие странные вещи случаются иногда с нашей памятью. Этот девиз вдруг напомнил мне какое-то старое предсказание, а может быть, песенку, или даже простой набор слов:

Не могу последнего стиха вспомнить... высот, каких-то высот: рифму я твердо помню, а вот что перед этим - забыл.

"Черт бы тебя побрал с твоей памятью, - пробормотал про себя Глоссин, очень ты что-то много всего помнишь!"

- Есть еще другие песенки, которые я помню с детства, - продолжал Бертрам. - Скажите, сэр, а не поют ли тут у вас еще песню про дочь короля острова Мэн, которая убежала с шотландским рыцарем?

- Право, я меньше всего в старых легендах разбираюсь, - ответил Глоссин.

- В детстве я знал эту балладу от начала до конца, - продолжал Бертрам. Знаете, я ведь уехал из Шотландии ребенком, а воспитатели старались подавить все воспоминания о моей родине, и все это, наверно, из-за того, что однажды, еще мальчишкой, я пытался удрать от них домой.

- Очень может быть, - сказал Глоссин, но говорил он так, как будто только с величайшим усилием мог разжать челюсти, и то меньше чем на палец, так что все его слова были каким-то сдавленным бормотанием, сильно отличавшимся от его всегдашнего зычного и решительного, можно сказать, наглого голоса.