Клод Фелисье - Тайна похищения генерала Кутепова

Мадам Жюли обладала неприятным характером, но когда она бывала чем-нибудь недовольна, то превращалась в фурию.

В раздражении она походила на ракету: со свистом взлетала на воздух скороговорка ее речи и рассыпалась пышным цветистым букетом огненно-страстных восклицаний.

Полковник Посвистов хорошо изучил ее темперамент: когда дело доходило до «ракеты», нужно было платить за комнату. Хоть умри, а добывай деньги.

На этот раз счет был 986 франков. Больше мадам Жюли не желала верить ни одного су.

— Завтра вы получите свои деньги, мадам Жюли. В 12 часов и ни на минуту позже.

— Это уже пятое «завтра», мосье, — язвительно заметила хозяйка пансионата.

— Да, но это — последнее «завтра», — с достоинством ответил полковник.

Когда за хозяйкой закрылась дверь, полковник задумчиво прошелся по комнате. Просвистал славный боевой марш заозерского полка, где начал свою службу когда-то в чине прапорщика, потом «Гей, славяне».

— К черту! какая там «речь свободно льется», когда из-за 1000 фрэнков приходится погибать…

Стук в дверь оборвал оригинальную нить его размышлений. Посвистов обернулся к двери:

— Entrez, — неуверенно сказал он.

Приличного вида пожилой господин показался в дверях. Бритый, с проницательными серыми глазами, он был похож на дипломата в своей безукоризненной черной паре.

— Я имею честь видеть бывшего полковника Посвистова? — осведомился он, учтиво наклонив голову.

Слово «бывшего» резануло слух Посвистова.

— Я — Посвистов, полковник. Слово «бывший» совершенно неуместно, так как я не подавал в отставку, и никто меня не исключал из списков моей части… С кем имею честь?

По лицу гостя скользнула усмешка.

— Извините, я обмолвился. Мое имя Дегро. Разрешите переговорить с вами по одному делу…

Посвистов с любопытством взглянул на посетителя: давно никто не обращался к нему с делами. Профессия дансера, к которой принадлежал полковник, исключала какие бы то ни было деловые сношения.

Он жестом указал гостю на диван, а сам поместился в кресло.

— Я к вашим услугам…

— Вы в стесненном положении, полковник, — начал Дегро без всякого стеснения. — Насколько мне известно, хозяйка пансионата завтра, если ей не будут внесены вами 986 франков, обратится за помощью в полицию… Как дансер, вы выдохлись, как рабочий — никуда не годитесь.

Посвистов едва не вспылил. Но во взгляде Дегро было что-то заставившее его сдержаться.

— Милостивый государь, — начал полковник, но Дегро оборвал его:

— Разговоры потом. Я пришел предложить вам дело. Заработать можно много, а сама работа не потребует ни усилий, ни особого труда.

Посвистов насторожился.

— Да, но если вы потребуете от меня чего-нибудь бесчестного…

Дегро пожал плечами.

— Если вы считаете бесчестным передать одной даме в дансинге во время танца два ничего не значащих слова, то…

Дегро замолчал, холодно глядя на Посвистова.

— Два слова даме? Какой даме и какие слова?

Дегро жестом остановил поток его вопросов.

— Это я скажу потом. Мне важно сперва узнать, согласны ли вы принять на себя исполнить несколько поручений, ничтожных, совершенно ничтожных, и ни к чему вас не обязывающих? Если согласны, то подпишите эту бумажку — и наша сделка оформлена. Я сейчас же вручаю вам 20000 франков авансом в счет оплаты ваших услуг.

Дегро достал из кармана сафьяновый бумажник с золотой монограммой и вынул оттуда сложенный вчетверо листок бумаги.

«Я обязуюсь исполнить четыре поручения, данные мне господином Дегро, негоциантом, за что не имею права требовать гонорар свыше 100000 франков».

— Ваша подпись под этой бумагой будет только гарантией того, что вы не станете преследовать меня просьбами об увеличении гонорара…

У Посвистова закружилась голова: 100000 франков! За сотую часть этой суммы он наговорил бы сотне дам сколько угодно глупостей…

— Сто тысяч франков! — простонал он. — Но разве даются даром такие деньги?

— Вы и не получите их даром. Вы исполните четыре поручения, для вас совершенно легких, но имеющих большое значение для других, то есть для меня, — быстро поправился Дегро. — Вы понимаете, что документ этот не может обязать вас совершить что-либо противозаконное. Подписывайте, и вот вам чек на 20 000 франков.

Вихрь соображений промчался в голове полковника.

— Слушайте, вы не «оттуда»? — откидывая перо, которое подносил уже к бумаге, спросил он.

Дегро улыбнулся.

— Я понимаю. Вы намекаете на улицу Гренель. Как странно, что все русские в Париже опасаются каких-то козней со стороны этого посольства. Право, мне смешно, мосье…

— Да, но вы не оттуда?

Дегро покачал головой и указал пальцем на бумагу, где после его фамилии значилось «негоциант».

— Купцу нет дела до политики.

Посвистов подписал бумагу, и перед ним очутился чек, на котором красиво и аккуратно было выведено «20000».

— Вот мы и покончили, — бережно пряча документ в бумажник, сказал Дегро и добавил уже тоном начальника: — Завтра в полночь в вашем дансинге появится дама в голубом платье в сопровождении пожилого господина. К ее плечу будет приколота роза. Вы должны танцевать с ней и сказать: «Дегро ожидает». Это должно быть сказано так, чтобы никто, в особенности ее спутник, не слышал. Понимаете?

Посвистов наклонил голову.

«Э, да ты, по-видимому, старый ловелас», — подумал он.

И сказал:

— Все будет исполнено в точности. А остальные три поручения?

— В свое время вы их получите, — холодно ответил Дегро и, поклонившись, вышел.

«Ла Рушо» не был фешенебельным рестораном. Это было одно из тех кафе на Монпарнасе, которые посещают иностранцы ради соприкосновения с жизнью знаменитой парижской богемы.

Помимо живописных фигур монпарнасских литераторов и художников был в «Ла Рушо» и еще магнит, привлекавший иностранцев, — оркестр балалаечников, «настоящий русский оркестр», как величал его в рекламах владелец кафе сухопарый, маленький, высохший точно маслина марселец — мосье Жак Лабрю.

Других достопримечательностей в кафе «Ла Рушо» не было, но это не мешало ему пользоваться большой популярностью среди ночных гуляк.

Посвистов был дансером в этом учреждении. Около года он пожинал лавры успеха среди женщин на зависть коллегам по профессии, но затем в кафе появился негр-танцор, и звезда полковника померкла.

Целые вечера проводил он в бездействии или танцуя с тяжелыми расплывшимися матронами — женами нуворишей, разжиревших на военных поставках.

Потянулись серые дни безденежья и жизни впроголодь… Коллеги поддерживали, чем могли, Посвистова, и особенно балалаечники, среди которых было несколько его однополчан.