Игорь Генералов - Святослав (Железная заря)

— Злые языки оговорили меня, что я замышляю мятеж — это всё ложь. Ты сам видишь: я не кручусь в Большом дворце, выклянчивая кусок пожирнее, а проливаю кровь против неверных. Клянусь Богом мне не нужна диадема базилевса!

Иосиф не верил. Он боролся с искушением позвать слуг и приказать прирезать полководца на заднем дворе. Но он знал, что ни чернь, ни войска не простят ему этого. Фока читая сомнения на лице паракимонена, рванул на груди хламиду, обнажив власяную рубаху:

— Смотри! Разве человек, носящий власяницу, может не призирать мирскую власть?! Ты когда-нибудь слышал, чтобы я тянулся к роскоши? Клянусь кровью Спасителя я давно принял бы схиму, кабы империи и дому Константина Великого не был нужен мой меч!

Это было правдой — Никифор питал слабость к монахам-аскетам, щедро при случае их одаривая. Он презирал роскошь, считая, что мужчина должен быть прежде всего суровым воином, а роскошь должна быть уделом нежных женщин и евнухов.

Они расстались почти друзьями, каждый сделал вид, что поверил другому. После Вринги Никифор отправился к патриарху Полиевкту.

— Ты отдал власть шлюхе, богомолец, — прямо и строго глядя в глаза грозного патриарха, начал он. — За её спиной так же будут плодиться нахлебники, как и при Романе, а честные ромеи будут проливать кровь в агарянских пустынях, в то время как бездельники будут набивать свои животы! Как тот же паракимонен Иосиф, что давеча звал меня во дворец, чтобы схватить и ослепить!

— Власть дана Богом по рождению и не тебе судить! — грозно сверкнув очами, возразил Полиевкт. — Кроме того, есть синклит, который не допустит несправедливости!

Никифор скривился:

— Да уж, я наблюдал четыре года за пьяным разгулом вельмож!

Полиевкт разглядывал смуглое, а сейчас тёмное от загара, как у эфиопа, поросшее чёрной бородой лицо полководца. Да, ошиблись в Никифоре и он, и Вринга, и Феофано. За монашеской простотой оказался честолюбец, требующий власти и за ним была сила, теперь нельзя его просто и тихо убрать — не дадут ни войско, ни чернь. Куда как проще было бы с Иосифом, тот, по крайней мере, умнее и осторожнее. Но Никифор и те, кто стоит за ним, будет добиваться власти и добьётся путём смут и кровопролитий. Дни потерявшего навсегда авторитет Вринги были сочтены, и Полиевкт здесь нисколько себя не обманывал. Если сейчас он откажет Фоке, как долго ему потом быть патриархом, когда тот придёт к власти? И сколько прольётся невинной крови, прежде чем это произойдёт? Какой-то выход был, дабы удоволить Никифора и не испортить отношения с Врингой. Полиевкт думал, поглаживая на груди золотое с каменьями распятие. Никифор шумно дышал, ожидая ответа.

— Я помогу тебе, — сказал патриарх, отметя облегчение на лице полководца. — Ты ведь почитаешь монашеский образ жизни, носишь под одеждой власяницу для усмирения плоти, а стало быть, Бога боишься и почитаешь, и потому ты мне нравишься больше других. Перед синклитом тебе надлежит дать клятву не отвергать власть детей Романа — Василия и Константина — и не замышлять ничего против их власти, править вместе с синклитом, не принимая решения без совета с ним, не покушаться на церковные земли.

Борода Никифора заходила из стороны в сторону, означая напряжение мысли её владельца. Стол базилевса был близок, старая лиса в патриаршем облачении обещает его, а ему можно верить. Фока уже обдумывал, куда пристроить многочисленных родственников, что поддерживали его сейчас и на которых можно будет опереться в будущем. Да, но слишком много власти у синклита, снова полезут различные вринги, совсем ему неугодные.

— Синклит даёт добрые советы, но не всегда назначает верных людей. Пусть эти люди идут за моим согласием.

Патриарх выдержал паузу, усмехнувшись про себя — многое и легко уступил Никифор — и согласно склонил голову.

Синклит собрали через несколько дней не откладывая, к тому времени в городе Константина уже гулял упорный слух, что Никифор станет базилевсом. Последним, почти одновременно с патриархом на собрание пришёл пока ещё паракимонен Иосиф Вринга. Горько и презрительно осклабившись, оглядел сборище цвета Византии: патрикиев, протоспафариев, магистров, в глазах зарябило от синих, белых и пурпуровых хламид. Голос патриарха прокатился под сводами палаты:

— Несправедливо поносить и подвергать позору тех, кто не щадил себя для счастья ромейской Державы, претерпевал опасности и труды, проявил честность и непритязательность по отношению к соотечественникам; таких людей надлежит скорее прославлять и награждать. Если вы верите, что я посоветую вам наилучшее, я сейчас же выскажу свое мнение. Мы — ромеи, и нами управляют божественные законы, поэтому мы должны в честь праотцев наших беречь детей самодержца Романа, которых мы вместе со всем народом провозгласили самодержцами; мы обязаны воздавать им такие же почести, как их предкам. И так как варварские племена не перестают разорять ромейскую землю, я советую вам этого мужа, — Полиевкт указал на Никифора, скромно склонившего голову перед синклитом, — отличающегося проницательным умом, доблестного в битвах, одержавшего множество побед, — вы ведь и сами это признаете, почитая его среди прочих людей как бы богоподобным, — назначить автократором-стратигом и вручить ему командование войском Азии, чтобы он предотвращал и сдерживал натиск иноплеменников. При этом следует взять с него клятву, что он не станет злоумышлять против властей и синклита. Самодержец Роман еще при жизни воздал достойному мужу такую честь и определил в завещании, чтобы его как человека благомысленного не отстраняли от этого командования.

«Кучка мимов, прыгающих на театральных подмостках, где всё расписано заранее бездарным поэтом», — думал Иосиф, смотря, как синклит соглашается с Полиевктом. Но за Фокой стояли ещё и тысячи обнажённых мечей, и Вринга согласился тоже. Среди синклита лишь двое понимали, что Никифор так просто не откажется от всей полноты власти, это были патриарх и паракимонен, а Никифор в то же время понимал, что без устранения всемогущего Вринги сильного влияния в Большом дворце у него не будет. Иосиф чувствовал себя как возница, лошадь которого понесла и остаётся только прыгать с воза, рискуя свернуть себе шею или брать в руки вожжи и стараться остановить её. Смуты было не миновать, и Полиевкт благоразумно ушёл в сторону дабы дать волкам перегрызть друг другу глотки.

Феофано не теряла времени, решив восстановить отношения с полководцем, которому передали часть императорской власти. Никифор дождался от неё третьего посланца, убедившись в твёрдости её намерений, и послал сначала к базилиссе своего верного слугу Михаила и лишь потом пришёл сам. Феофано встретила его горячими объятьями, и у полководца снова от безумной любви и страсти пьяным дуром закружилась голова. Нежась в постели, Феофано водила рукой по голове грозного полководца, пропуская меж пальцев жёсткие чёрные кудри: