Игорь Генералов - Святослав (Железная заря)

Еще не была взята Глебова столица, и на подходе были вести о втором разгроме болгарских войск. В Золотой палате царского дворца собрался весь цвет столичной знати. Рассаживались по местам согласно чину, сначала шёпотом, а потом уже в полголоса обсуждали последнюю злую весть. Крытые царьградской парчой и расшитые золотом платья, дорогие каменья в жуковиньях, ещё недавно освещавшие роскошеством и гордостью палаты, казались содранной позолотой в выморочном, заросшем паутиной холодном жилье. Сам Георгий Сурсувул появился незаметно, не остановившись, как делал ранее, переступив порог, где ждал тишины и внимания к себе, ловя уважительные взгляды и наслаждаясь величием. Он, слегка сгорбившись и не смотря ни на кого, прошествовал к своему месту, только там тускло оглядел взором собрание.

Начни Георгий говорить, и зал взорвался бы уже в голос с упрёками и обвинениями. Под сводами грозно висело невысказанное: где же та ромейская дружба, в которой ты нас так уверял? Но Сурсувул молчал. Гул голосов начал утихать сам собою. Ждали Петра.

Царь явился в сопровождении постельничьего и византийского наместника, Малхия. Наместник собирался покинуть Преслав, когда Константинополь порвал отношения с Болгарией, но Сурсувул уговорил его остаться, всё ещё надеясь на восстановление дружбы, и держался за наместника, как за последнюю тонкую спасительную нить.

Георгий нахмурясь всмотрелся в лицо Петра. Ему вчера показалось, что царь сломлен новостями, но сейчас он шёл твёрдой поступью, чуть приподняв подбородок и кивнул приветствовавшим его боярам. Сурсувул подождал, пока царь сядет в высокое с золочёными ручками кресло и начал собрание:

— Собрал я вас нынче, господа-совет, по недоброму поводу. Идёт на нас враг силою неисчислимой. Войска наши разгромлены, сёла разорены. Я уже отдал распоряжение готовить столицу к обороне.

Боярин замялся, мысли рассеялись, чего раньше не случалось.

Ему не дали продолжить:

— Чернь на сторону русов встала! Не ведомо тебе сие? Мириться со Святославом нужно!

— Не токмо чернь, но и бояре некоторые!

— Сам что думаешь?

Сурсувул украдом глянул на Малхия, ища поддержки, но тот, не поднимая головы, что-то писал на пергаменте, всем видом показывая, что происходящее его не касается.

— Мириться не будем, — продолжил Георгий. — Не для того наши деды землю защищали, чтобы мы так запросто перед врагом склонились.

— Враг твой рядом с тобой сидит, — тихо, но отчётливо произнёс боярин Дезислав, кивнув в сторону наместника. Он давно разменял восьмой десяток и никого в этой жизни не боялся. Сидящий рядом с ним боярин Филипп, раскрыв большой, как у лягушки, рот, сказал то, о чём многие думали, но боялись сказать:

— Если русы и Бориса побьют, то сражаться нам будет уже некем. Комитопулы с ратной силой разоряют окраины, кто не переходит на их сторону — вешают. Мы меж двух огней сейчас. Только ромеи могут остановить русов, а зарвавшегося Николу мы и сами укротим.

Наместник оторвался от писанины, глянул поверх десятков устремлённых на него глаз.

— Только покаяние и поклон святейшему императору может спасти вас. Сами вы в неуёмной жадности своей и потаканию варварским туркам обратили на себя меч великого покорителя агарян. Что вы посеяли, то и пожинайте, в слепоте и заносчивости своей место своё забывшие.

Бояре молчали. Велик был трепет перед ромеями, вошедший в плоть, в душу, в самое существо. Никто не отвечал на явный плевок, в очередной раз покорно утираясь. Лишь Дезислав, сложив на животе руки, громко нараспев сказал:

— Такого позора, как за последние годы, не переживала Болгария. Симеон-царь в гробу переворачивается, ваши речи слушая. Бивали мы с ним ромеев и не раз, с того и дань они нам платили. А чтоб советчики их решениями нашими руководили — того в те времена и не помыслить было! Стар я, не то ушёл бы к Николе, лишь бы только этого всего не слушать и не видеть.

Малхий сжал кулаки, засопел сердитым барсуком, но Дезислав даже не удостоил его взглядом, будто и не было представителя империи здесь. Пётр сам решил остановить готовую разразиться бурю:

— Позови, Георгий, кого-нибудь из тех, кто бился с русами. Пусть расскажет.

Голос у царя дребезжащий, как у старика. Годами преклонен, но высушен болезнями, потому сложно было представить его молодым и полным сил, когда жив был его легендарный отец Симеон, провожавший сына под венец с дочерью ромейского базилевса.

Сурсувул заранее позаботился о том, чтобы рассказчик мог связать два слова, был почтителен к совету и действительно дрался до последнего, потому его привели довольно быстро. Это был комит Стоян, высокий, плечистый, вошёл, степенно поклонился, поправил перевязь, державшую правую руку, кисть которой была перемотана чистой тряпицей. Пётр дал знак говорить.

— Ждали мы их в месте высадки. Главный комит Радован наш просчитал русов и выстроил войско. Кораблей их было столько, что они закрыли Дунай и шли к берегу. Хотели мы их разбить при высадке, но они так стремительно выскочили из лодей, что наши опешили, а русы, будто на покосе, разили наших направо и налево. Врубились в строй смердов, а те побежали, не выдержав натиска. Остальные дрались, но внесённая сумятица не давала время поправить ряды. Так нас и разбили.

Скрипело писало в пальцах наместника, описывающего для базилевса разгром болгар со слов очевидца. Кончив писать, Малхий вопросительно посмотрел на Стояна. Поняв, что рассказ закончен, тучный боярин, подавшись вперёд и совсем закрыв плечами Филиппа, спросил:

— А ты как свою шкуру спас, когда соратники гибли?

Комит не смутился, заиграл желваками на обветренном лице:

— Я чист перед Богом и царём, — он показал перебинтованную руку, — четыре пальца отрубили мне начисто, и рука моя не могла держать меч. А вот тебе, боярин, легко говорить, на лавке сидючи, тебя бы на рать ту, сбили бы с тебя шелуху вместе со спесью.

Рванулся было боярин наказать комита за дерзкие слова, но Филипп успел схватить его за пояс и грузом поволокся по мраморному полу. Боярина с трудом усадили обратно.

— Тихо! Тихо! — орал Сурсувул, с тревогой сейчас отметивший нездоровый блеск в глазах Петра, который давно насторожил сидевшего рядом Малхия.

— Миритсь! — подал голос царь. Пот градом катился с его чела, и Георгий, забеспокоившись, что тому сейчас станет плохо, едва заметным кивком велел слугам вывести царя из палаты. Пётр не противился, поддерживаемый с двух сторон слугами, прошаркал по полу, задержался в дверях, обернувшись к собранию.

— Проси мира у русов, Георгий! — сказал он. — Ромеи оставили нас, верных своих друзей. Святослав не пощадит нас!

Сурсувул, избегая смотреть на Малхия, окинул взглядом лица вельмож, ожидавших его решения. Пётр может не пережить военные неудачи, а конец царя означал и конец его, Сурсувула.