Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

То, что Туташхиа никогда б не вошел в дом, предварительно не выяснив, что творится в нем, вокруг него, тем более, что в этом доме его дважды обкладывали, — сообразить большого ума не требовалось, да я и не собираюсь относить это за счет глубокой мудрости Мушни Зарандиа. Неожиданность была в том, что именно это обстоятельство Зарандиа и попытался обратить в свою пользу. Прежде, чем попасть к Бечуни Пертиа, ему надо было разузнать, что происходит в ее доме, а для этого следовало понаблюдать за ним откуда-нибудь поблизости. На склоне горы, над самым домом Бечуни Пертиа, расположилась небольшая мельница. Разумеется, в этих местах Туташхиа мог появиться лишь ночью. Для разведки нужно время. Раз, другой обозреть окрестность — этим не обойдешься, нужно здесь побыть, осмотреться, как следует. И собаку мельника должно взбудоражить длительное присутствие незнакомого человека, и так или иначе, но она даст хозяину знать и заставит его насторожиться. Дальше все зависело от сноровки и смекалки подкупленного Зарандиа мельника. В случае, для Зарандиа идеальном, мельнику удалось бы убить абрага. На самый худой конец мельник должен был успеть сообщить полиции, что Туташхиа сидит в доме Бечуни Пертиа. Шарухиа, хозяин мельницы, отказался бы сотрудничать с полицией даже в молодые годы, а сейчас, когда он был глубоким стариком, никакая сила не заставила бы его выдать преследуемого человека. Вербовать его было бессмысленно, и Зарандиа нашел другой выход. Он отыскал подходящего человека, некоего Бониа, дал ему пятьсот рублей и навел на мысль купить мельницу Шарухиа. Бониа хорошо знал в лицо Туташхиа. Он привел с собой презлейшую овчарку и поселился на мельнице. В ту дождливую ночь, когда Туташхиа передал Джагалиа коня, заканчивался четвертый месяц житья Бониа на мельнице.

Пройдя двенадцать верст, Туташхиа в третьем часу ночи подощел к мельнице. Собака подняла отчаянный лай и разбудила спавшего на тахте Бониа. Шагах в десяти от бесновавшейся овчарки Туташхиа воткнул в землю острым концом палку, вытащил из мешка кота с болтавшейся на лапе бечевкой, привязал его к палке и направился к мельнице.

Бониа еще не успел сообразить, кто бы это мог быть, как вошел Туташхиа. Хозяин приблизил к лицу вошедшего коптилку и при ее свете тотчас узнал Туташхиа. Револьвер у мельника лежал под подушкой, но то ли он понял, что так впрямую ему не опередить Туташхиа с выстрелом, а может быть, просто растерялся и ничего похожего ему в голову не пришло, — так или иначе, но момент был упущен.

Овчарка, унюхав кота, разбушевалась еще больше. С хрустом и треском ворочались жернова. Туташхиа сбросил бурку, нашел на стене гвоздь и повесил ее над головой Бониа, который как сидел, так и не поднимался с тахты.

— Подвинься, Бониа, отдохну немного.

Бониа подвинулся к изголовью. Абраг кивнул в изножье. Бониа перекочевал на другой край тахты, не сказав ни слова. Левой голенью Туташхиа ощутил прикосновение твердого предмета, сунул руку под подушку, вытащил оттуда новенький револьвер и рассмеялся от всей души — как было не порадоваться своей проницательности! Бонна сполз на пол, к коленям абрага:

— Нужда прижала! Взял грех на душу! Прости меня, Дата, не убивай, не пусти детей по миру. Я все скажу. Жив буду — вернее меня никого под небом не найдешь!

— Что верности в тебе хоть отбавляй — это я вижу. Поди сядь вон на ту табуретку. Разделываться с тобой мне ни к чему.

— Тогда зачем же ты пришел, Дата-батоно? — спросил Бонна, несмело улыбнувшись.

— Что тебе обещали за меня? — тоже улыбнулся абраг.

Бонна хотел было прикинуться дурачком, но понял, что тут не пофинтишь:

— Мельницу купили, овчарку дали, пятнадцать рублей в месяц платят, ну и…

— Говори!

— Пять тысяч посулили, если убью тебя, — выдавил он из себя.

— Да, в большом убытке и ты, и они… А ты когда-нибудь убивал?

Бонна чуть заметно качнул головой:

— Выучили, как стрелять… на эту оказию… в Кутаиси.

— Как же ты на такое дело пошел — и толку в нем не знаешь, и уметь ничего не умеешь?

— Да кабы не нужда и горе, разве б я пошел, Дата-батоно? Прошлый год — тиф: двух покойников из дому вынес. Год уж скоро, поминать надо, а я на могилу еще и камня не положил… Кукурузы и чего еще соберу — хватает моим на два месяца, больше не растянешь. Четверых народил, а все девочки. Поставлю я их на ноги, подниму — так без приданого кому они нужны? — Бонна только что не плакал.

Разъяренная собака рвалась с цепи. Под мельницей тоскливо плескалась вода.

— Видно, на твоих товарищей пес лает, Дата-батоно, пусть войдут… что им под дождем-то мокнуть?

Туташхиа пропустил это мимо ушей, и когда он заговорил, Бонна поначалу не мог понять, ему ли он говорит или сам с собой разговаривает:

— Волка из его логова тоже за добычей гонит голодный скулеж щенят. Но голодный и злой волк думает не только о том, чтобы кого-то задрать. Он соображает, как бы не напасть на такого, кто ловчей его и сам его сожрать может. А вот дальше этого волчьих мозгов уже не хватает. Потому что он — зверь, а не человек из рода человеческого. Человеку же положено думать: если уж я кого-то и съем, так того, чья жизнь не дороже моей собственной… — Дата Туташхиа взглянул, наконец, на мельника, который глаз с него не сводил, и сказал — Чтобы облегчить долю такого, как ты, может, и не стоило убивать такого, как я? "Тебе это в голову не приходило, а, Бониа?

— Приходило! — живо отозвался мельник. — Мельница, знаешь, такое место… сидишь — думаешь, и чего только через голову твою не пройдет…

— Ну и как?

— А я вот что надумал, Дата-батоно… — Миролюбие Туташхиа разогнало его страх, и он даже расположился потолковать с умным человеком. — Ведь ты посмотри, как получается. Все, что ты хочешь и в чем у тебя/была нужда, все у тебя есть, Дата-батоно, и ничего тебе уже не надо, и нет у тебя ни в чем особой нужды. А чего я хочу и в чем моя нужда — у меня из этого пока ничего нет. Все свои желания ты сам уже исполнил, а захоти ты еще чего — богатства, знатности, имения, — тебе и это добыть ничего не стоит. А за моими дочками не дай хоть клочка земли и i*an-ли денег — кто их возьмет?! Такой бабы, как моя Дзабуниа, во всем Самурзакано не сыскать было. А погляди, на кого она теперь похожа — на ободранную суку, прости меня, господи, — и все с нужды и забот…

Бониа сглотнул слезы и тяжело вздохнул:

— А если у такого, как я, поубавится горя от смерти такого, как ты… Ты вон каким умным слывешь… Мне ли тебе говорить, рано ли, поздно, найдется же прохвост, у которого дотянутся до тебя руки, — достанутся тогда эти денежки какому-нибудь удачливому да счастливому, а у него и без них всего сверх головы — где тогда бог и правда, скажи мне?

— Ну и сукин ты сын, Бонна… Послушать тебя, так неправедней и злей нет на земле человека, чем Дата Туташхиа, а то бы сам он к тебе пожаловал, увидел бы твоих дочек, губы распустил и сказал: на тебе ружье, Бониа, стреляй в меня, Христа ради, и готовь приданое своим ангелочкам!