Виктор Шендерович - Трын-трава

На самом деле все должно было случиться не так.

Если бы этот придурок не попросил карту на шестнадцати очках, девятка пришла бы к моим двенадцати, дилер бы сгорел, и всем было бы лучше — и мне, и придурку, а дилеру все равно, потому что деньги не свои.

И я бы ушел из-за стола, и на улице встретил небесной красоты создание, и на весь выигрыш купил бы цветов, и черт знает чем занимался бы с небесным созданием всю ночь — вместо того чтобы сидеть в “обезьяннике” после того, как, выйдя из казино, с досады послал в даль светлую милиционера, приставшего с проверкой документов.

Короче, вечер не сложился.

И все-таки, вспоминая ту девятку, приятно думать, что все могло быть совсем по-другому…

Царь Петр Алексеевич третий месяц жил под чужим именем в городе Амстердаме, изучая точные науки, фортификацию и корабельное ремесло. Не забавы ради он мозолил руки на верфях Ост-Индской компании — была у него дальняя мысль по возвращении на родину поставить на уши златоглавую, выписать клизму дворянству, дать пендаля боярам — и, начавши с осушения чухонских болот, сделать Расею мореходной державой с имперскими прибамбасами.

Чтоб боялись и на много веков вперед вздрагивали при имени.

Крови — знал государь — будет залейся, но как раз крови он не страшился. Привык с малолетства, что без юшки на родине обеда не бывает, а если праздник без смертоубийства — то вроде и вспомнить нечего. А тут целая империя.

Короче, были у Петра Алексеевича большие планы на жизнь. Но однажды… — впрочем, будем точны. Не однажды, а именно вечером пятого октября 1697 года, возвращаясь в посольство, государь проскочил нужный поворот — и еще минут пять, грезя о державе, мерил сапожищами амстердамские каналы, пока не очнулся в совершенно незнакомом месте.

Желая узнать, где это он и как пройти до дому, царь заглянул в ближайший кабак — и остановился, пораженный незнакомым запахом, висевшим в помещении.

Сладковатый запах этот шел от полудюжины самокруток, тлевших в узловатых моряцких пальцах.

Будучи человеком любознательным, царь прямо шагнул к народу и на плохом немецком попросил дать ему курнуть. Ему дали курнуть, и государь, выпучив глаза еще более, чем это организовала ему природа, в несколько затяжек вытянул весь косяк. Хозяин косяка попробовал было протестовать и даже схватил царя за рукав, но получил по белесой башке русским кулаком и, осев под стол, более в вечеринке не участвовал.

Царь докурил, под одобрительный гул матросни выгреб из карманов горсть монет и потребовал продолжения сеанса — ибо зело хорошо просветило ему голову от того косяка.

А именно: увидел царь город на болотах, мосты над рекой, львов у чугунных цепей, и дворец, и фейерверк над дворцом. Потом по широкой воде поплыли корабли, и уже на средине косяка выяснилось, что плывут те корабли не на чухонских просторах, а в каких-то субтропиках.

К концу первой закрутки был взят Азов. Турки бежали, растворясь в районе кабацкого гальюна. Матросы с уважением прислушивались к ошметкам басурманской речи; иноземных галлюцинаций они не понимали, но разумели масштаб.

Когда, круша инвентарь, царь принялся собственноручно мочить Карла Двенадцатого, хозяин кабака попросил очистить помещение. Не рискуя тревожить детину, просьбу свою он обратил к соотечественникам. Матросы взяли детину под руки и осторожно, чтобы не помешать течению процесса, вывели его на воздух. Шедший в беспамятстве бормотал, дергал щекой и вращал глазными яблоками в разные стороны — и один из матросов заметил другому по-голландски, что этот человек напоминает ему божию грозу.

Матрос тоже был хорош.

Так и не выведав у божией грозы адреса, по которому ее можно сдать соотечественникам, гуляки прислонили потерпевшего к парапету и пошли восвояси. Через минуту их путь в темноте пересекла группа иноземцев; иноземцы вертели головами и нервно переговаривались.

Они кого-то искали.

…Обрыскав с посольскими амстердамские полукружья, Алексашка Меншиков царя все-таки нашел — тот спал прямо на набережной и был не то чтобы пьян (уж пьяного-то царя Меншиков видал во всевозможных кондициях), а — нехорош.

Верный мин херц хотел устроить столяру Петру Михайлову выходной — и наутро не велел посольским будить государя, но государь проснулся сам и, посидев немного в размышлении, на работу пошел.

Работал он, однако, без огонька, не зубоскалил, товарищей не подначивал, в рожу чуть что кулачищами не лез — словом, был сам не свой. По колокольному сигналу воткнув топор в недотесанное бревно, Петр Алексеевич, отводя глаза, сообщил, что в посольство не пойдет, а пойдет он, стало быть, к анатому Рюйшу — посмотреть, как в Европе режут мертвых.

Ни к какому Рюйшу государь, разумеется, не пошел, а направился совсем в другую сторону. Встревоженный Алексашка тенью следовал за государем.

Пересекши три канала, царь остановился в сомнении, подергал щекой; повернул за угол, вернулся. Подкравшись к государю поближе, Алексашка всмотрелся — и похолодел: царь принюхивался! Глаза его были прикрыты, ноздри ходили, как у собаки. Наконец Петр Алексеевич дернул щекой, зрачки блеснули в слабом свете газового рожка — и, нагнувшись, он вошел в какую-то дверь.

Меншиков переждал на холодке с десяток минут и, перекрестившись, вошел следом.

Гомон оглушил его. Царя Алексашка увидел сразу: сидя среди какого-то сброда, тот курил, но не трубку, крепкий запах которой давно выучило царское посольство, а козью ножку. Сладковатый дым стелился под потолком. Царские глаза, блуждая, дошли до Алексашки.

Врасплох Меншикова было не застать: он заранее изобразил лицом удивление и даже руки раскинул: мол, надо же, какая встреча! Вся сия театра осталась неоцененной: царь за Алексашку глазами даже не зацепился, и второй раз за вечер мин херца пробрало крупными мурашами по спине.

Кошачьим шагом подобрался он к лавке, с пардоном раздвинул сидевших, окликнул государя по имени-отчеству. На имя свое царь откликнулся расслабленной улыбкой — и остановил-таки взгляд.

— Это я, Алексашка Меншиков, — сказал вошедший правду чуть ли не первый раз в жизни.

— Вижу, — сказал Петр.

Мин херц обрадовался.

— А ты — видишь? — спросил государь, уходя взглядом мин херцу за плечо.

— Что? — озираясь, спросил Алексашка.

Петр усмехнулся и наметанным движением — всякое ремесло схватывал он быстро — скрутил косячок. Поднеся к лицу огарок, царь косячок раскурил и рывком протянул его Меншикову.

— На!

Через пару минут Алексашка тоже видел. Видел ларцы с золотом и камнями различной немереной ценности, холеных лакеев в шитье, жратву на столах и сочных баб на полатях, и все это имел он задаром как царский фаворит, пока косяк не выгорел.